Исповедь. Пленница своего отца - [35]

Я прислушивалась к ударам колокола, доносившимся со стороны находившейся неподалеку церкви, и считала эти удары, меряющие время — четверть часа, полчаса, час. Счет дням я постепенно потеряла. Поначалу я отсчитывала дни, делая небольшие отметины на куске гипса. Но так как я не знала, сколько продлится мое заточение, то решила, что нет смысла этим заниматься.

Все зависело только от того, какое решение примет Старик.

Поэтому я просто ждала, ни о чем не думая и ничего не делая.

Он приходил ко мне два раза в день, утром и вечером. Мне приходилось выполнять его прихоти. Он постоянно пытался в меня что-то засунуть — каждый раз что-нибудь новое. Он перепробовал все тонкие и продолговатые предметы, имевшиеся на кухне и вообще у нас в доме. Затем перешел к своим инструментам. За ними последовала дрель, к которой Старик изготовил деревянные насадки. А еще он как-то раз принес полировальную машинку и, прикрепив к ней полосу искусственной шерсти, стал водить ею по моей коже.

Уходя от меня, он каждый раз оставлял мне какой-нибудь еды и питья.

Если я вела себя по отношению к нему ласково, то даже получала право поесть горячей пищи.

У Старика была весьма своеобразная манера готовить еду. Он брал две банки консервов (обычно фасоль с равиоли или же чечевицу с зеленым горошком), тщательно перемешивал их содержимое и варил до тех пор, пока оно не превращалось в бесформенную массу, похожую на тесто. Затем он сам раскладывал эту массу по тарелкам.

Когда дети подросли, они тоже стали получать свою порцию этого «паштета»: Старик небрежно бросал им его в тарелку, и никто при этом не имел права произнести даже слова. Иногда он добавлял мясо, и все поглядывали друг другу в миски, чтоб узнать, кому какие попались кусочки. Старик клал их кому больше, а кому меньше — в зависимости от своего сегодняшнего отношения к каждому конкретному человеку. Мы были так голодны, что моментально опустошали свои тарелки.

Иногда он давал нам сыр.

Сидя взаперти на чердаке, я приручила семейку мышей, кормя их кусочками хлебной корки, которые «жертвовала» им из своего рациона.

Эти маленькие зверушки в течение долгого времени были моими единственными друзьями-приятелями. Старик их никогда не видел, потому что, едва до мышей доносился звук поворачивающегося в замочной скважине ключа, как они тут же прятались в свое убежище. Кроме того, я поспешно убирала недоеденные ими крошки, чтобы Старик ни о чем не догадался, а иначе он наверняка убил бы всех этих мышек.

Когда я рассказываю о годах, последовавших за рождением моего первого ребенка, у меня появляется впечатление, что тем, кто меня слушает, постепенно становится очень скучно. И в самом деле, даже самые изощренные развратные действия Старика не отличались разнообразием. Все у него в конечном счете сводилось к тому, чтобы запихивать кое-что в одни и те же дырки, вот только используемые предметы были разными.

Равнодушие, с которым я относилась к этим его повторяющимся из раза в раз действиям, было моим единственным оружием против него.

Когда я пыталась оказывать сопротивление — то ли из-за того, что он причинял мне слишком сильную боль, то ли потому, что мне попросту не хотелось подчиняться ему без борьбы, — он еще больше распалялся, и тогда мне приходилось намного хуже.

Я заставляла себя быть игрушкой в его руках и, более того, содействовать ему во всем том, что он вытворял с моим телом. Стараясь не сопротивляться, я тем самым ослабляла его интерес ко мне. Я позволяла ему заниматься со мной этой возней, а сама думала о чем-то другом.

Он неизменно сопровождал свои действия болезненными ударами, от которых я невольно кричала. Эти крики были обязательным атрибутом всех его визитов ко мне.

Мы, должно быть, вели себя слишком шумно.

Наши соседи, разговоры которых я иногда слышала, находясь на чердаке, не могли не замечать того, что происходило у нас дома. Однако они ни разу не попытались вмешаться и ни разу никому ничего не сказали.

Много времени спустя я узнала, что по иронии судьбы кое-кто из наших соседей, а точнее, соседок, работает в одной из социальных служб. Совсем рядом с нами жили женщины, которые занимались вопросами опеки над малолетними детьми, но они даже бровью не вели, когда видели, как мои сыновья вкалывают до поздней ночи по воле собственного отца.

Старик, по правде говоря, так сильно запугал наших соседей, что те предпочитали ничего не видеть, ничего не слышать и держать язык за зубами. Некоторые из них вообще переехали жить в другое место.

Так, в частности, поступили люди, жившие прямо напротив нас. Их маленький сын увидел, как меня, полуголую и стоящую посреди внутреннего дворика на коленях, лупят ремнем. Он рассказал об этом своим родителям. Старик, узнав об этом, громко, так, чтобы они услышали, сказал, что если их сын будет продолжать распространять лживые слухи, то у них могут начаться большие неприятности, потому что он знает людей, которым не составит труда сжечь их домишко дотла.

Соседи предпочли уехать.

Старика всегда все боялись.

Появление на свет Раймона-младшего, которого я, кстати, за время своего шестимесячного пребывания на чердаке ни разу не видела, вызвало у Старика желание обзавестись многочисленным потомством.