Исповедь падшего - [2]

Совершив оплошность, пусть даже невольную ошибку, я должен был сам сказать, что именно меня за это ждет. Наказания бывали разными: заточение в комнате на весь день; запрет на завтрак, обед или ужин; три часа в углу; неделю без мяса или без сладостей… Запреты, запреты… и, наконец, порка. Каждое из наказаний я знал наизусть, каждое из них мне довелось ощутить на себе многократно.

Все слуги в доме, включая мою няню Бетти, остерегались сурового нрава отца, а потому держали языки за зубами. Но порой Бетти все же переступала через свой страх и, когда я оставался без еды на целые сутки, тайком приносила мне молоко и пирог.

В нашем доме не бывало гостей, совсем никогда. Никаких улыбок и смеха, задорных игр и веселья. К нам никто не приходил, как будто мы были одни в этом огромной городе. Мне именно так и казалось. Отец сделал все, чтобы оградить себя и меня от чьей-либо дружбы. Соседи сторонились нас и со страхом обходили наш дом, словно он был пристанищем демонов. Миссис Филипс, женщина, проживающая в доме напротив, косо и настороженно смотрела на моего отца всякий раз, когда им доводилось сталкиваться. На меня же она глядела иначе: ее глаза выражали жалость и одновременно беспомощность. Так же на нас смотрели и остальные.

О нас знали абсолютно все. Это становилось ясно без слов. Лица соседей говорили сами за себя, когда мы встречались с ними взглядами, пусть и нечасто. Они знали, каким психом и тираном является мой отец, и насколько несчастен я, будучи его единственным сыном. Но тогда, в детстве, я не знал, что я несчастен. Наблюдая за своей жизнью, как будто со стороны, я полагал, что так и должно быть. Мне была неведома другая жизнь. Я жил в «клетке». У меня словно были завязаны глаза, и я даже не понимал этого.

Когда отец отдал меня в школу, я, наконец, смог увидеть больше. Здесь тоже были правила и довольно жесткие: вести себя надлежало крайне прилежно. Однако эти несколько часов в день, лишавшие меня отцовского взора, в коем не читалось ни капли любви, а лишь только несгибаемая строгость и безграничное желание сделать меня таким же, каким является он, стали приятным разнообразием.

По правилам здесь запрещалось шуметь, громко разговаривать и прочие запреты, требующие полной дисциплины. Но, по крайней мере, в этой школе я чувствовал себя намного лучше, нежели дома. Мне совсем не хотелось возвращаться, ведь я понимал, что меня там ожидает…

Учился я лучше всех. А как же иначе? К этому было приложено все мое усердие и немалое количество отцовских подзатыльников. Он создавал из меня себя, день за днем уничтожая мою собственную личность.

Проходили год за годом… Все его наказания, порка, унизительные фразы, бесчисленное множество правил и запретов вросли в меня корнями, опутав душу и сознание. Я становился старше, и, видя во мне четкое отражение своих «бесценных» трудов, отец испытывал гордость, в то время как я ощущал ненависть, которую подавлял детский страх.

Глава вторая. Юность

Достигнув шестнадцати лет, мне довелось осознать нечто очень важное. Я не знал: что я люблю, что мне нравится, и чего я хочу. Мне было известно, что можно, а что нельзя, я знал все законы страны наизусть, мог предвидеть всякое действие отца, знал, что в нашем доме положено есть на завтрак только овсянку, а ужин — ровно в семь, и, опоздай я хоть на минуту, мне не позволят взять со стола даже хлеб… Но я не знал самого себя! Что такое мечты, что значит любить кого-то и что такое счастье. Вполне вероятно, я прожил бы еще десяток лет, так и не задумавшись над этим, если бы не одна случайная находка…

Однажды ночью, в очередной раз оставшись без ужина, я тайком пробрался в кухню, желая стащить хоть что-нибудь съедобное, но нашел кое-что еще, кроме еды: это была книга, а точнее роман. Я с уверенностью предположил, что здесь его забыла кухарка, ведь со смерти матери в этом доме никогда не появлялось ни одной художественной книги. Таков был приказ отца. Только научная литература, справочники и собрания по истории. Мне не дозволялось читать книги, в которые были вложены чувства и эмоции. За все шестнадцать лет я впервые нарушил строжайший пункт отцовских правил.

Мною руководил интерес. Роман Чарльза Диккенса я прочел взахлеб всего за две ночи. И с той самой секунды, дочитав последнюю страницу, я как будто ожил. Я узнал многое, о чем раньше не слышал, и вместе с героями прочувствовал все то, чего никогда не ощущал. Это была жизнь! Иногда пропитанная болью и слезами, но все же она была настоящей, живой и очень сильно отличалась от моей.

Две бессонные ночи оставили на моем лице нежелательный след усталости, но зато внутри себя я ощущал небывалое вдохновение, а мысли кружили в озадаченном вихре, побуждая задуматься над смыслом собственной жизни.

— Где ты находишься? — спросил за завтраком отец, пристально всматриваясь в мои рассеянные глаза.

Это я заметил не сразу, так как услышал вопрос лишь со второй его попытки.

— Что? — мы встретились взглядами. — Прости, отец, я не расслышал.

Он отложил столовые приборы.

— Мартин, что с твоим лицом?

Отец уставился на меня еще более пронзительно, словно пытаясь проникнуть в мою голову и прочесть каждую обитающую там мысль.