Исповедь «неполноценного» человека - [23]

Тот день, ту ночь... А пешки? — Мы с тобой.

Подвигают, притиснут — и побили. И 

в темный ящик сунут на покой.

Ты обойден наградой? Позабудь.

Дни вереницей мчатся? Позабудь.

Небрежен ветер: вечной Книги Жизни

Мог и не той страницей шевельнуть...

Подвижники изнемогли от дум.

А тайны те же сушат мудрый ум.

Нам, неучам, сок винограда свежий,

А им, великим,— высохший изюм!

Ночь на земле. Ковер земли и сон.

Ночь под землей. Навес земли и сон.

Мелькнули тени, где-то зароились —

И скрылись вновь. Пустыня... тайна... сон.

Один припев у Мудрости моей:

«Жизнь коротка,— так дай же волю ей!

Умно бывает подстригать деревья,

Но обкорнать себя — куда глупей!»

Все радости желанные — срывай!

Пошире кубок Счастью подставляй!

Твоих лишений Небо не оценит.

Так лейтесь, вина, песни, через край!8

В это время в моей жизни появилась молодая девушка, которая все пыталась уговорить меня бросить пить.

Семнадцати-восемнадцатилетняя Ё-тян (так ласково ее звали все вокруг) торговала табаком в киоске напротив бара. Она была не лишена привлекательности, отличалась белизной кожи, лишь кривые зубы портили ее лицо.

Каждый раз, когда я приходил за сигаретами, она говорила:

— Нехорошо это, каждый день прямо с утра вы выпивши.

— Почему нехорошо? Что тут дурного? Дитя человеческое, пей сакэ, выпей все, что есть, и погаси в себе ненависть!.. А вот древние персы говорили, что... Ну ладно, шут с ними... Вот так вот... А еще, знаешь, так говорят: дабы вселить надежду в измученную, истосковавшуюся душу, надо выпить хорошую чарку и захмелеть... Поняла?

— Не-а.

— Ну и черт с тобой. Сейчас поцелую тебя.

— Пожалуйста,— она нисколько не смутилась. Наоборот, в ожидании поцелуя выпятила нижнюю губу.

— Дура... Нетронутая же...

От нее и в самом деле веяло незапятнанностью, целомудрием.

Как-то январским морозным вечером, конечно же, будучи во хмелю, я свалился в какой-то люк рядом с киоском. Позвал на помощь Ё-тян, она пришла, помогла выбраться, забинтовала правую руку, которую я изрядно поранил, и как-то очень проникновенно сказала:

— Слишком много пьете...

Я и сам, пока она промывала и бинтовала рану, подумал, что пора с алкоголем кончать; я ведь не переношу ран, крови, по мне лучше умереть, чем стать калекой.

— Не буду,— пообещал я.— С завтрашнего дня ни капли.

— Правда?

— Сказал же: брошу... А тогда пойдешь за меня замуж? спросил я в шутку.

— А то нет,— совершенно серьезно ответила она.

— Ну, тогда все. Теперь уж как не бросить...

И, конечно же, на следующий день я опять чуть ли не с утра был под хмельком.

Вечером вышел прогуляться. У киоска остановился.

— Ё-тян, извини, опять пил...

— Ой, как не стыдно, зачем притворяться пьяным?

В груди что-то сжалось, и хмель моментально прошел.

— Я не притворяюсь. Я в самом деле пил.

— Не надо смеяться надо мной,— она нисколько не сомневалась, что я трезв и шучу.

— Да ты взгляни хорошенько: полдня сегодня пил. Простишь меня, а?

— Ну вы прямо настоящий артист!

— Какой артист, дурочка. Дай я тебя поцелую.

— Поцелуйте.

— Нет, не имею права. Да и о женитьбе не буду думать. Посмотри на меня: лицо красное? Это потому что выпил.

— Нет, это вы на солнце стоите. Нечего надувать меня, ведь сами вчера пообещали не пить. Врете вы все, неправда, что пили. Неправда, неправда, неправда!

В полутьме киоска белеет улыбающееся лицо Е-тян. Бог мой, как можно не преклоняться перед ее чистотой! До сих пор у меня ни разу не было женщины моложе меня. Женюсь. Будь что будет, Самые страшные несчастья вынесу, но хоть раз испытаю величайшую радость. А я-то думал, что слова о красоте, чистоте — сантименты глупых поэтов... Нет, жива красота. Она существует м этом мире! Мы поженимся, весной на велосипедах поедем любоваться водопадом Аоба — водопадом Молодой Листвы. Я решился. В этом раунде я не колебался, отважился сорвать или себя цветок.

И действительно вскоре мы поженились. И хотя радость моя не, была чрезвычайной, последовавшие за ней горести иначе как чудовищно жестокими не назовешь. То, что приключилось шлее, даже вообразить невозможно. Воистину этот мир был для меня непостижим и страшен. Следующий раунд оказался для меня далеко не банальным...

Хорики и я. Мы презирали друг друга, огрызались без конца, мо встречи наши продолжались; если общество такие отношения называет «дружбой», то, следовательно, мы «дружили».

«Мадам» из бара на Кёбаси в данном случае проявила рыцарское благородство (по отношению к женщине словосочетание «рыцарское благородство» звучит довольно непривычно, но я из гобственного опыта знаю, что женщины бывают наделены такого рода благородством куда чаще, чем мужчины, столичные, во всяком случае. Мужчины щитом рыцарского благородства обычно прикрывают трусость и жадность): не без поддержки «мадам» я смог зажить с Ёсико, снять комнату на первом этаже деревянного двухэтажного домика в Цунэдзи, на берегу реки Сумида. Я бросил пить и всецело отдался делу, которое стало моей профессией, — рисовал комиксы. После ужина мы часто ходили в кино, на пути домой заглядывали в кафе, бары, покупали и разводили дома комнатные цветы. Самое же главное — я наслаждался тем, что говорила моя маленькая жена, тем, что и как она делала, во всем я ощущал ее огромное доверие ко мне. Мне казалось, что я стою на пороге новой жизни — постепенно становился человеком «как все», душу согревала сладкая мысль о том, что впереди нормальная жизнь, что не придется подыхать скотской смертью.