Исповедь монаха - [4]

— Ничего, Стефан надолго нас не задержит, — доверительно сообщил ему Хью. — Мы нужны королю на местах, иначе кто будет блюсти здесь его интересы и пополнять казну? Ежели ничего не стрясется, к Новому году я вернусь. Но если б ты смог разок-другой заглянуть к Элин, пока меня нет, она была бы рада. Думаю, отец аббат отпустит тебя ненадолго, а этот твой долговязый подручный — Винфрид, кажется? — уже довольно ловко управляется с бальзамами и прочими снадобьями, так что доверить ему твое хозяйство на час или два вполне можно, а?

— Будь спокоен, я с превеликой радостью позабочусь о твоих, — сразу откликнулся Кадфаэль, — пока ты распускаешь хвост при дворе. Да только без тебя им все равно будет тоскливо. Но подумать только — пять лет бьются, а проку никакого. Новый год начнется — опять свару затеют, это уж как пить дать. И так без конца — сколько сил потрачено и все напрасно. Хоть бы что изменилось!

— Ну, если на то пошло, кое-что все-таки изменилось! — Хью саркастически рассмеялся. — У нас, похоже, появился еще один претендент, так-то, Кадфаэль! На выручку жене граф Анжуйский смог выслать лишь жалкую горстку рыцарей, но зато он отправил к ней нечто такое, с чем ему, видать, расстаться было не жалко. А может, он просто сумел раскусить Стефана и сделал беспроигрышный ход, уверенный в том, что ничем не рискует. Словом, он отправил к Матильде сына, вверив мальчика попечению дяди, Роберта Глостерского. Судя по всему, в надежде, что англичане охотнее пойдут за ним, чем за его мамашей. Итак, Генрих Плантагенет, девяти лет отроду — или нет, кажется, десяти? Во всяком случае, не более! Роберт, как велено, самолично доставил его в Уиллингфорд и передал матери. Полагаю, теперь мальчишку уже успели переправить куда-нибудь в Бристоль или Глостер, подальше от беды. Но даже если б Стефан его перехватил — что взять с ребенка? Вернее всего, дело кончилось бы тем, что ему пришлось бы за собственный счет снаряжать корабль и под надежным конвоем отправлять несмышленыша домой во Францию.

— Неужто правда? — глаза Кадфаэля широко раскрылись от изумления и жгучего любопытства. — На нашем небосклоне взошла новая звезда, так что ли выходит? Молодой да ранний! Что ж, хоть одна душа встретит Рождество с легким сердцем — сама свободна, и сын при ней. Да, спору нет, это вдохнет в Матильду новые силы. Но я что-то сомневаюсь, чтобы ей от него была еще какая-то польза.

— Дай срок! — пророчески промолвил Хью. — Поживем — увидим, на что он способен. Если от матери ему передалась твердость духа, а от отца ум, то через каких-нибудь несколько лет короля Стефана ждут большие неприятности. Покуда есть время, в наших интересах сделать так, чтобы мальчишка вернулся на пару с венценосной мамашей к себе в Анжу да там и оставался бы.

— Эх, — с досадой произнес Хью, резко подымаясь на ноги, — если бы сын Стефана не был так безнадежен, нам не пришлось бы гадать, каков будет сынок императрицы, когда вырастет. — Он досадливо передернул острыми плечами, словно стряхивая с себя тяжкое бремя сомнений. — Ну, я пошел собираться в дорогу. Тронемся на рассвете.

Кадфаэль переставил теплый горшок на земляной пол и вышел проводить друга — вместе они прошли через замерший в оцепенении садик у монастырской стены, между ровными рядами спящих грядок, укутанных теплым пушистым снежным одеялом, под которым не страшны никакие морозы. Выйдя на тропу, что тянулась вдоль застывших прудов, они увидели вдалеке, на той стороне зеркальной ледяной поверхности, за раскинувшимися вдоль северной стены садами, длинный скат крыши странноприимного дома, нависающий прямо над дренажной канавой, темный силуэт большой деревянной клетки, образованной лесами и мостками, и две закутанные фигуры, копошащиеся на расчищенной от снега крыше.

— У вас, как я погляжу, тоже забот хватает, — заметил Хью.

— Так ведь у кого их нет, тем паче зимой. Несколько плиток на кровле сдвинулись с места, а иные и вовсе раскололись. Вот епископского капеллана и окатило ледяной водицей, когда он мирно почивал. Ежели оставить все как есть до оттепели, у нас там начнется настоящий потоп, и с крышей возни будет не в пример больше.

— Ну, ваш главный строитель свое дело знает — ишь, даже морозы ему не помеха. — Хью разглядел знакомую кряжистую фигуру мастера, который, стоя на средней перекладине длинной лестницы, рывком забросил наверх лоток, груженный сланцевыми плитками, — эдакую тяжесть не всякий молодой от земли оторвет, а ему хоть бы что. М-да, этим, на крыше, тоже не позавидуешь, — сказал Хью, переводя взгляд с верхней площадки лесов, заставленной стопками плиток, на два крошечных силуэта, которые неуверенно двигались по обледенелой крыше.

— Мы часто сменяем друг друга, и потом, всегда можно погреться у огня в нашей «теплой» комнате, когда слезешь вниз. Нас-то, стариков, не принуждают участвовать в этой работе, но никто не уклоняется: есть ведь еще больные и немощные — рук не хватает. Никто не ропщет, хотя думаю, что Конрадину все это не по вкусу. У него сердце не на месте, когда там, наверху, бесшабашные юнцы-послушники, и будь его воля, он бы привлекал к работе только тех, за кого можно не беспокоиться. Но за молодежью он следит в оба. И вообще, стоит ему заметить, как тот или иной побледнел, не выдерживает высоты — тут же возвращает его вниз, на землю. Высоту ведь кто как переносит.