Исповедь маркизы - [2]

Мои друзья для меня не стары; я же для них древняя старуха, и так и должно быть, поскольку я чувствую себя ужасно старой, по выражению Маскариля. Я слишком долго живу — наверное, всем надоело, что я все еще на этом свете.

Для начала следует рассказать о моем секретаре. Вольтер учил меня, что всегда надо выводить персонажей на сцену.

Обычно я диктую Вьяру, моему старому и верному камердинеру. Именно он пишет мои письма, но, что касается данных воспоминаний, я обойдусь без него: он стал бы высказывать множество соображений обо всех этих лицах, которых он знал, и, возможно, я не сумела бы устоять перед его замечаниями. О ком-то он начнет печься, а кто-то ему совсем не по нраву; я же хочу остаться независимой от него и не поддаваться ничьему влиянию — в этом отношении мадемуазель де Сен-Венан не внушает мне беспокойства. Поясню немного, кто она такая.

Это очень красивая, очень умная и очень добрая девочка, дальняя моя родственница; ее прислали мне из провинции в сиделки, а также для того, чтобы было легче найти ей мужа. Мы попытаемся это сделать. Она здесь всего две недели, и, стало быть, все, чему я ее учу, для нее китайская грамота.

— Не стоит краснеть, милая барышня, от комплиментов, которые я вам делаю; помните о том, что эти слова принадлежат мне и не сокращайте продиктованное мною.

— Я не краснею, сударыня, тем более что нет ничего постыдного в том, чтобы не иметь другого приданого, кроме добродетелей, упомянутых вами из снисходительности ко мне. Что же касается мужа, то он появится, если Богу будет угодно и, главное, если так будет угодно мне.

Обращаясь к читателю, прошу у него позволения добавить от себя: нередко я буду говорить ему то, что госпожа маркиза и не думает мне диктовать; я собираюсь писать отчасти параллельные мемуары: из-за своей слепоты госпожа упускает столько мелких событий, да и сама по себе она столь яркое событие! Она достойна того, чтобы с ней поступали так же, как она поступает с другими… Я замолкаю, теперь говорит госпожа.

— Вы здесь, дитя мое?

— Да, сударыня.

— В таком случае продолжайте писать и перестаньте играть с Туту. (Я вам еще расскажу, кто такой Туту.)

— Я продолжаю, раз госпожа уже диктует.

Теперь, после того как вы познакомились с моим секретарем, приступим к делу.

Я не стану задерживаться на своем детстве: этот возраст представляет интерес лишь для кормилиц и нянек. Однако вынуждена признаться, что я родилась 1 августа 1697 года, в царствование великого короля, на три года позже г-на де Вольтера и на год позже г-на де Ришелье, а также в том, что меня зовут Мари де Шамрон и мой отец, граф де Виши Шамрон (а не Шамру, как многие пишут даже при моей жизни) был славный дворянин из Бургундии, где немало замечательных дворян. Он входил в число самых знатных людей провинции и жил в своем поместье Шамрон, где принимали множество высокородных гостей и отлично веселились, чего сейчас и в помине нет.

У моей матушки, доброй и милой женщины, был один недостаток: малодушие — страшный порок и для самого его обладателя, и для других. Малодушие сводит на нет любые превосходные качества, делает человека неспособным творить добро, как бы он этого ни хотел, и позволяет ему творить зло, от которого он страдает, будучи не в силах воспрепятствовать этому.

По материнской линии я состояла в родственных отношениях с семьей Шуазёлей, вследствие чего сблизилась с министром и его столь безупречной супругой, о чем мне еще не раз придется рассказывать.

До этого, впрочем, еще далеко, ведь я пока рассказываю лишь о своем появлении на свет.

У меня были сестра и два брата: один старше, а другой младше меня; сестра была старше нас всех. На протяжении своей жизни я почти не поддерживала с ней никаких отношений: мы не ладили между собой.

Мои первые годы прошли в Шамроне, и меня там баловали, ибо я была очень привлекательной девочкой и считалась умной.

Я уже не очень хорошо все это помню; мне редко приходилось бывать с родителями. Нас оставляли играть на обширных лугах, где мы могли бегать и кататься по траве в свое удовольствие: мой отец был ярым приверженцем вольного поведения маленьких детей. Эти необычайно зеленые, цветущие луга Шамрона — миражи прошлого, неотступно преследующие меня более всего. Мне довелось видеть так много других пейзажей и вдыхать так много других ароматов, что эти были забыты мной, увы, как забывается все, но сейчас, когда вокруг меня царит вечный мрак, они вновь оживают в моей памяти, столь же яркие и прелестные, как в те младенческие безгрешные дни, когда будущее, простиравшееся передо мной, казалось бесконечным и безоблачным.

Это будущее сдержало одно из своих обещаний — то, что было самым жестоким по отношению ко мне! Мои братья и сестра получили довольно поверхностное начальное образование, несмотря на усилия двух аббатов, приставленных к ним, и своего рода гувернантки; меня же прочили в монахини и готовили в монастырь, собираясь отправить туда, как только это станет возможным.

У отца было в Париже несколько знакомых среди святош, хотя сам он не был святошей, и ему стоило немалого труда подчиниться требованиям последнего царствования.