Исповедь Макса Тиволи - [25]

Миссис Рэмси отвела меня в аптекарский магазин, где купила мне плитку Шоколада, ролики и серебристый пистолет, похожий на тот, что когда-то был у Хьюго. Тебе, Сэмми, она взяла твою любимую жвачку. Себя миссис Рэмси развлекла изучением стендов с косметикой. Похихикав над выставленными образцами, она выбрала помаду волнующего оттенка и два карандаша для бровей. Затем, нахмурившись, осмотрела прилавок с флакончиками и в конце концов узнала у красноглазого продавца, что ее любимый одеколон вышел из моды и поставляется лишь по специальному заказу. Я спросил у нее название.

— «Редивива», — вздохнула миссис Рэмси.

Я достал рецепт, предварительно внеся туда некоторые изменения. Она ничего не заподозрила. И мы прогулялись в фармацевтический отдел, где юный симулянт стал гордым обладателем калия, хинина и симпатичной голубенькой бутылочки с морфием. Мы живем в золотом веке.

Это произошло примерно за неделю до того, как я заставил моего друга разбить ей сердце. Твое сердце, Элис, твое трепещущее сердце. Я поступил так не из мести, я был вынужден так поступить. Сейчас я вижу, что разумнее было бы позволить Хьюго упасть в ее объятия. Тогда он бы завалил ее дешевой бижутерией и гвоздиками, шептал бы ей слащавую чушь, и ничто так не разочаровывает девушек, как сердце дилетанта. Думаю, Элис бросила бы его уже через две недели, не по глупости или ветрености, а просто потому, что иногда мы пугаемся, если бомба, которую мы держим в руках, взрывается. Поступи я так, чем бы все обернулось? Она бы ненавидела Хьюго, да и меня заодно; она пала бы к ногам первого же симпатичного юноши, встреченного на одном из танцевальных вечеров, стала бы с ним встречаться и ждала бы своего избранника в каком-нибудь укромном уголке, хотя сердце ее было бы разбито. По крайней мере в этом случае все зависело бы от ее кавалера.

Хьюго согласился сделать так, как я сказал. Ему следовало встретиться с ней в оранжерее, куда она регулярно заходила после школы, и вдребезги разнести ее маленькое сердечко. Ему следовало быть вежливым, но строгим и уничтожить все ростки любви в ее сердце; ей следовало очнуться от смехотворного наваждения и, таким образом, быть готовой к любви, несомненно, более взрослого и тактичного человека. Хьюго удивился моему плану и нашел его слишком жестоким для такой милой девушки.

— Милой? — подозрительно переспросил я. — А ты… а ты дал ей понять, что считаешь ее милой?

Хьюго яростно замотал головой и согласился выполнить мое поручение. Сначала я хотел спрятаться в папоротнике и наблюдать за их объяснением, однако Хьюго сказал, что тогда он будет нервничать и все испортит. И я отправился домой ждать весточки от моего приятеля. Я сидел в гостиной и пытался читать, затем разложил пасьянс; тот не сошелся. В итоге я нашел одну из папиных безделушек — обезьянью голову в стеклянном шаре — и битый час просидел, глядя на нее. Воплощение столь дикой участи помогало отвлечься от собственных бед.

В четыре часа зазвенел дверной колокольчик, и я услышал, как Мэгги разговаривает с кем-то в холле. Она знала, что я дома для всех, кроме посетителей моей мамы. В дверь гостиной постучали, и Мэгги сообщила, что ко мне посетитель с неотложным делом. Я махнул рукой и налил виски — себе и Хьюго. Попытавшись успокоиться, я посмотрел в окно на дерущихся белок. И услышал дрожащий голос:

— Мистер Тиволи, мне нужен ваш совет.

Вошла Элис.

В семнадцать лет мы бессердечны. Мы так не думаем, мы уверены, что в нас бьется благочестивое огромное сердце, замирающее при имени возлюбленной, да только это не сердце. Ибо, хотя оно готово пожертвовать чем угодно — душой, телом, будущим, даже последним часом одинокой жизни, — оно никогда не принесет в жертву себя. У семнадцатилетних еще нет сердца. Есть только жирная матка, жужжащая в своем улье. Как бы я хотел обладать сердцем в тот момент, когда Элис, оглушенная и отчаявшаяся, переступила порог гостиной, когда она упала на колени и горько зарыдала, уткнувшись в мои брюки. Я бы отправил ее назад к Хьюго. Погладил бы по волосам (впрочем, я и сделал это), поднял бы морщинистой рукой нежный подбородок (и это тоже) и пообещал бы, что Хьюго непременно ее поцелует; в конце концов он был мальчишкой, а она — воплощением красоты. Сказал бы «он полюбит тебя» и «все будет хорошо», провел бы в светлую комнату, дав ей возможность утереть слезы, поморгать и приготовиться к еще одному серьезному разговору. Отпустил бы ее. Однако у меня не было сердца. Когда оно вырастает? Через двадцать, тридцать лет после решающего момента нашей жизни?

Так или иначе, я смотрел на подрагивающую от рыданий голову на моих коленях; я разглядывал светлый изгиб пробора в ее волосах, будто искал исток высохшей реки. Я выждал, пока настало время прикоснуться к ней, и Элис не стряхнула мою руку ни с головы, ни с плеча, а только глубже зарылась в мои колени. Сами того не зная, мы с Элис вызывали ее отца. Каждый из нас играл свою роль: Элис — без всякого смущения заливаясь слезами, мистер Тиволи — успокаивая и баюкая ее, пока всхлипы и рыдания не начали затихать.

— Это все из-за Хьюго, мистер Тиволи, — заговорила Элис.