Исповедь Макса Тиволи - [20]

А Бастер уже залез в мою кровать; худенький и дрожащий, как струна, он смотрел на меня испуганными глазами маленькой девочки. От него разило помойкой, но я не мог выгнать пса и притянул его к себе. Он явно был благодарен, однако занервничал, потеряв опору под ногами, а потому взгромоздился на меня, причем настолько по-собачьи, что мы оба хрюкнули и, смущенные, расползлись в разные стороны до следующего раската грома.

В холле появился огонек, хотя электрический свет еще горел.

— Мальчики, у вас все в порядке? — спросила твоя мама.

— Да! — пискнул я.

— Ага, только мистер Куриные Мозги наложил в штаны, — добавил Сэмми.

Твоя мама подошла и обняла меня. Я почувствовал аромат снов и крема. Она включила электрический обогреватель и нежным шепотом произнесла мое детское имя. Потом трижды хлопнула меня по руке и ушла, забрав с собой дрожащего Бастера, а я на миг почувствовал, что все было не зря.

— Господи Иисусе, — донеслось с верхней кровати. Ты вздохнул, и вновь послышалось твое такое знакомое сопение. В моем сердце прозвучал долгий, глухой раскат грома.

Я продолжаю дневник. Это не слезы, не слезы.

Миссис Леви всегда находила способ известить меня о предстоящем отсутствии Тилли. Чаще всего она оставляла визитку с надорванным уголком, и каждую субботу, возвращаясь домой, я жаждал увидеть на серебряном подносе для почты заветное послание. Обнаружив карточку, я спускался вниз и, как правило, заставал обеих в отчаянном положении, исправить которое для человека, не исповедовавшего иудаизм, было парой пустяков.

В одну из пятниц, например, я вернулся после обеда на Маркет-стрит, где мы с Хьюго смотрели выступление «Веселой няни» — ведьмы вуду, и открывшая дверь Мэгги кивнула на поднос, зная, как страстно я желал увидеть там послание. Наверное, она понимала, что в деле замешана девушка. С волнением я взял открытку в руки, однако потом пошел к маме в швейную комнату обменяться впечатлениями о прошедшем дне. Здесь на манекене висело очередное золотистое платье, свежевыкрашенное в цвет траура. Я слушал и кивал, а когда мне наконец удалось улизнуть, кинулся к дверям Леви. На стук никто не ответил. Я постучал еще несколько раз и уже был готов сдаться, как вдруг из-за дома донесся ангельский голос:

— Мистер Тиволи! Мы в саду!

И действительно: одевшись потеплее, они расположились в саду, наполненном прохладным дыханием летнего вечера. Им пришлось вытащить из гостиной маленький диван и вышивать при лунном свете — печальная картина. На миссис Леви были красивые меха, которых я прежде не видел, и одна из тех немыслимых шляп, что носили в восьмидесятых — с каскадом черных перьев. Довершали наряд светлые замшевые перчатки, абсолютно не гармонировавшие с остальной одеждой. Элис укуталась в шубу из тонкого котикового меха, слишком большую для нее, а меховой капюшон заставил глаза девушки сиять подобно озерам, вобравшим в себя серебро луны. Стоило мне подойти, как они со смехом отложили вышивание. Позже выяснилось, что Элис и ее мама просидели в саду аж несколько часов.

Причина бедствия осталась для меня загадкой; Тилли сообщила о своем намерении навестить умирающего родственника заранее, и Элис должна была зажечь газ до захода солнца, обеспечив превосходный обед в день отдохновения. Однако, судя по всему, либо газ отключили, либо его задул ворвавшийся в окно ветер, тем самым погрузив страдалиц в холод и темноту — они даже огня зажечь не могли. И в результате оказались в саду, слишком уставшие, чтобы пойти в гости, и слишком веселые, чтобы сидеть в темной комнате, беседуя с угрюмыми привидениями моих предков. Мама с дочерью укутались в самые теплые фамильные меха, вынесли из дома маленький диван и продолжили свои вечерние дела, рассказывая друг другу веселые истории.

— Пожалуй, я включу вам газ, — предложил я, научившись правильно произносить эту фразу.

— Нет, что вы! — воскликнула миссис Леви чуть серьезнее, чем обычно. — Здесь так мило. Накиньте пальто, мистер Тиволи. Элис, по-моему, нам не помешает чашечка горячего кофе?

— Да уж, неплохо бы, — пискнула из мехов Элис.

Я поднялся к себе и схватил лучший сюртук с петлицами, переплетенными черным шелком, надеясь, что они заблестят в лунном свете. Приготовив кофе, я перелил его в стоявший на столе металлический восточный самовар. Когда я снова появился в саду, миссис Леви стояла в пятне лунного света, и ее меха казались живыми.

— Вы такой нарядный, мистер Тиволи, — сказала она, прислонившись к дереву, и улыбнулась, словно готовясь исполнить арию. Я налил кофе в причудливые стеклянные чашки, и леди грациозно, будто срывая цветок, наклонились за вожделенным напитком. Довольный, я промычал что-то нечленораздельное, и женщины снова засмеялись, получив желанный кофе.

— Присаживайтесь рядом с Элис, от нее веет теплом, как от камина, — пригласила миссис Леви.

— Я не смею…

— От этой накидки все чешется, — вставила Элис.

— Садитесь, мистер Тиволи, вы весь день работали, да и сейчас неплохо потрудились.

Вряд ли у кого-нибудь еще остались такие двухместные диванчики. А миниатюрного божка, подарившего их людям, надо бы отлупить. В тот вечер передо мной стоял крохотный диван в форме буквы «S», состоявший как бы из двух кресел, развернутых в противоположные стороны со смежным подлокотником посередине. Только представьте, парочка сидит ухо к уху, перчатка к локтю. И вот, когда я сел и взглянул на мою завернутую в меха исчесавшуюся Элис, то оказался к ней ближе, чем когда-либо прежде. Ветер подхватил выбившийся из-под капюшона волосок и, покружив тот в воздухе, опустил его на мою нижнюю губу; волос прилип и повис, как рыболовная леска. Я попался на крючок и не раздумывая заглотил наживку. А Элис как ни в чем не бывало продолжала улыбаться.