; возле ворот Виру, на фоне фонтанчиков, в каком-то парке… она и мать возле стеклянной пирамидки с солнечными часами в Кадриорге (из-за плеча Дангуоле выплывает лебедь). Представляю, что это были за прогулки! Я те фотокарточки моментально уничтожил, но вспоминаю о них каждый раз, когда вижу трюмо, – его надо сжечь, я предлагал матери, но она отстояла. Какие-то колпачки и счета за газ десятилетней давности… На одной из полок мне подвернулся спичечный коробок 1985 года, череповецкой спичечной фабрики. В нем всё еще были спички – четыре штуки – и маленькие фотографии матери, детские и юношеские, они лежали вперемешку с ценниками на золотые украшения, которые она приобрела в 1979 году перед поездкой на Кубань. Я с наслаждением нюхал запах серы, когда сгорала спичка почти тридцатилетней давности (в этом не было никакого сомнения: мать не додумалась бы пополнять коробок). Наконец, разобравшись в хламе на полках, я наткнулся на старые фотографии и
ту самую коробочку. Да, я сразу вспомнил коробку из-под чайных мельхиоровых ложек, которых ищи-свищи, а вот коробка осталась, и переводная картинка самодвижущейся кареты ничуть не потерлась, я наклеил ее, когда пошел в первый класс, в этой коробке я хранил монеты и… фотографии девочек, которые мне нравились. Коротко говоря, с содержимым этой проклятой коробочки было связано очень много дурных воспоминаний: интриги, злобствования, мыслишки, ревность и проч. Ведь монеты и девочки требуют к себе особого отношения: чтобы заполучить их, приходилось идти на столько ухищрений… некоторые монеты я украл… Чтобы не думать, быстро уничтожил фотографии, не глядя, а потом долго перебирал монеты, даже не рассматривая их, а просто щупая и поглаживая, с закрытыми глазами… как делал это в детстве… Я совершал возвращение в прошлое с такой головокружительной скоростью, будто проваливался в шахту лифта… дольше всех крутил пенни 1906 года… крупная, потертая, почерневшая – смотреть не на что: Эдвард Седьмой совершенно стерт, у Британии едва различим шлем, колесницу еще видно, трезубец съеден ржавчиной совершенно, так что Британия скорей похожа на старуху в инвалидном кресле с капельницей на штативе. Эту монету мне подарила девочка, ни имени, ни фамилии которой я не помнил, но легко всплыло лицо. Она была некрасивая и так часто болела, что ее потом перевели в другую школу; последнее, что я слышал о ней, было что-то про почки, – мне было ее очень жалко, я хотел полюбить ее на несколько месяцев, чтобы она излечилась, но она была далеко, в какой-то другой школе возле больницы, где ее лечили, она не нуждалась в моей любви. Больше всего меня поразили не мои старинные монеты, не кубинская купюра достоинством в один песо, о которой я совсем забыл, и даже не монеты центрального и восточного африканских банков с красивыми рыбами (извечность не теряющего блеск металла), а советские десять копеек за 1991 год и эстонская крона за 1998-й – откуда они-то взялись в моей коробке? Особенно крона! Наверняка ее добавила мать! Крона была странно деформирована, по ней будто били молотком… да, тот год был именно таким… чертовщина какая-то!
Я положил коробку в пакет и ушел из собственного дома, как вор.
Сулева дома не было. Лийз курила во дворе одна. Я сказал, что мне нужно кое-что сжечь. Она разрешила развести небольшой костерок, затем спросила тактично, можно ли ей тоже посидеть рядом, пока я буду сжигать кое-что… и улыбнулась. Я показал ей коробку. Заметил мимоходом, что монеты собираюсь выкинуть в море.
– Жаль, – сказала она по-эстонски, – мой кузен собирает монеты.
– Сколько ему лет?
– Тринадцать.
– Бери, отдай ему, – пересыпал монеты ей в ладони и бросил коробку в огонь. Лийз перебирала монеты и повторяла:
– Эйно будет очень рад… он будет очень доволен…
– Эх, была бы у меня такая тетка, когда мне было тринадцать…
Она засмеялась и сказала:
– Cut the crap![124]
* * *
Мы возвращались с концерта из Раквере. Моросило. Я сильно озяб. В машине покурили. Лийз включила “Soft Parade”[125]. Я улыбнулся. Сто лет не слушал! Мы медленно потекли в колонне.
– Лийз хорошо водит, – сказал Сулев.
– Я заметил, – поторопился исправиться я. – Извини, Лийз, что не сделал комплимента, ты водишь очень хорошо, я просто, когда покурю, забываю делать комплименты…
Лийз засмеялась и сказала по-русски: «Ничего…».
– А когда Лийз покурит, она водит просто великолепно, – добавил Сулев.
Я оценил. Мы плыли очень мягко. Это было похоже на плавное соитие, растягивание удовольствия.
Мрак и огоньки фар, протягивающих усики друг к другу. Сюрреалистическая цепочка подмигивающих светлячков плавно катилась в черноте, уходя в неизвестное. Травка была какая-то странная. Сулев неожиданно предложил мне работу. Признался, что подыгрывает в металлической банде Kalmamator, сильно стеснялся при этом:
– Знаешь, концерты с «Луарвиком» случаются редко – на них не заработаешь. Сторожам, сам знаешь, как мало платят. Поэтому берусь за всякие проекты и играю в трех, а иногда и в пяти группах. Такие времена…
– Да, понимаю. Я тоже согласен на всё что угодно…
– Так, может, поедешь с нами работником сцены?
