Исповедь - [3]

Под занавес выступил выбранный на альтернативной основе путем тайного равного и прямого голосования "апостолов" их духовный драйвер Мартин, обошедший всего на несколько голосов Кэтрин. Первым делом Мартин отчитался перед собравшимися о своей поездке на межрегиональную конференцию пятидесятников, "хлыстов" и анабаптистов в Бразилию и о своем выступлении на ней. После того, как его отчет был в целом одобрен, "духоводитель" перешёл к отправлению возложенных на него служебных обязанностей.

Под дружный хохот зала он рассказал несколько весёлых анекдотов на тему трудности процесса покаяния. Материал проповеди был почерпнут вирджинским Цицероном из своей личной жизни, точнее, из области отношений со своей благоверной супругой Мартой, которую ему ex officio приходилось исповедовать. Поскольку речь зашла о присутствующих, Марта, по американскому обыкновению, оторвала свой роскошный зад от кресла и раскидала свою металло-керамическую улыбку на все четыре стороны.

Судя по многозначительным перемигиваниям присутствующих в зале, вкус "духодрайвера" был весьма позитивно оценен апостольской общественностью.

Радение вступало в новую фазу. Мастер разговорного жанра Мартин вышел на сцену, воздел к потолку руки и в манере циркового шпрехшталмейстера громогласно объявил о начале процедуры стяжания "холи спирита"[2].

Откуда-то из-под земли зазвучала, заполняя чрево капища, музыка, явно психоделического свойства, и сидящие в зале, закрыв глаза и откинув головы, стали вводить себя в транс, поднимая один за другим правую руку к потолку. Они явно пытались пощупать поток уже гуляющего под потолком "холи спирита" и замкнуть на себя его источник.

Музыка усиливалась, в такт её мерно раскачивался уже лес рук. Василий Иванович с интересом естествоиспытателя, работающего с опасными реактивами, наблюдал за крепчающим действом. По привычке профессионального лектора он взглянул на часы, засекая начало процедуры. Через восемь минут можно уже было наблюдать первые результаты контакта присутствующих с миром иным: Кэтрин, водя вытянутой рукой, уже тяжело дышала и утроба её исторгала сдавленные хрипы. Внезапно, как это обычно и случается, раздался её крик.

"Весьма похоже на чувство глубокого удовлетворения", - отметил про себя профессор и в очередной раз подивился своей испорченности.

Заохал и забормотал увечный Хью, раскрывший вдруг глаза, из которых на Василия Ивановича хлынул поток мути. Профессор понял, что дело обстоит гораздо серьезнее, чем хотелось бы. Хью отбросил внезапно костыли и попытался привстать. "Исцелился, что ли?" - прищурился, глядя на него, полковник. Но тут его калека-сосед также захохотал, задергался и плюхнулся в кресло. Полковник понял, что явно поторопился с диагнозом.

Сидящая слева от Василия Ивановича молодая девица, на лице которой прочитывалась история её незадавшейся личной жизни, неровно и тяжело придыхая, стала расстегивать, пуговицы на своем кокетливом костюме. Полковник из деликатности отвернулся и стал озирать публику. Какой-то мужик трясся и вздрагивал, словно у него начался приступ диабета. В зале уже вовсю плакали, смеялись, бормотали, раскачиваясь из стороны в сторону. На заднем ряду кто-то негромко и вполне интеллигентно залаял. Ухал филином Сэм. И, словно взывая из бездны, выл о чем-то своём мистагог Майкл. А музыка всё усиливалась. В капище веяло пещерным холодом и болотной гнилью, и оно медленно погружалось во мрак.

Василий Иванович закрыл глаза, и ему вдруг почудилось, что он бредет в ночи по дремучему лесу, где кричит на болоте выпь, шипят подколодные змеи и воет на луну оборотившаяся волчицей ведьма.

Профессор перестал смотреть на часы, засекая время: естественнонаучные опыты следовало немедленно прекращать, дабы не превратиться в объект патологоанатомического исследования. Василий Иванович поёжился и принялся совершено инстинктивно осенять себя крестным знамением и творить Молитву Иисусову: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!"

И - о чудо! - музыка стала захлёбываться и так же внезапно, как и началась, заглохла. Лес ходивших туда-сюда рук стал валиться словно при буреломе. Но народ ещё пребывал "в отключке". Первой пришла в себя или "вышла из образа" Сьюзен и пристально вгляделась в лицо своего русского подопечного, словно пыталась прощупать его на лояльность американской демократии. В ответ Василий Иванович - дабы не быть заподозренным в антиамериканизме или, чего доброго, антисемитизме, - изобразил, как сумел, на своём лице умиление.

Сьюзен с еле заметным неудовольствием отвернулась. Девица с незадавшейся личной жизнью уже застегивала ватными пальцами пуговицы жакета, Кэтрин расправляла могучие плечи и поправляла прическу, а бедняга Хью по-прежнему сидел, опустив голову, и пускал себе на бороду слюни. Народ в основной своей массе постепенно возвращался из бездны и мрака "подлинного бытия", как сказал бы философ-экзистенциалист, в сферу земного "инобытия" - светлый и радостный мир баксов, демократии и кока-колы.