Исповедь гейши - [109]

— Что вам такое вручили? — поинтересовался мистер Филипп.

Я показала ему огромную коробку конфет и также продемонстрировала сорок два доллара, что удалось выиграть на свои двадцать пять центов. Под красной лентой, украшавшей коробку, клейкой полоской был прикреплен конверт, где оказалась пятидесятидолларовая банкнота.

— Для снимков модели из Нью-Йорка перед автоматом патинко пятьдесят долларов слишком мало. Вам следует потребовать еще пятьдесят, — рассудил мистер Филипп.

Все рассмеялись.

Год спустя ночной клуб Beverly Hills, с которым у меня было связано столько воспоминаний, полностью сгорел. Иногда я спрашиваю себя, что стало с милым, обаятельным распорядителем клуба.

Брачная контора в Нью-Йорке

С некоторыми японцами и американцами, что часто наведывались в мой магазин, со временем у меня завязалась крепкая дружба.

Поскольку мою угловую лавку у кинотеатра Realty хорошо было видно (оттого она и получила прозвище «Аквариум с золотыми рыбками»), любопытство приводило туда многих людей, не только японцев.

Многие молодые банковские служащие, начинающие врачи и новоиспеченные адвокаты были нашими посетителями. По воскресным дням мы часто с удовольствием вместе обедали у меня дома.

В ту пору в Нью-Йорке было лишь три японских ресторана, очень дорогих, куда не могли пойти молодые люди. Поэтому я приглашала их на домашнюю стряпню, которая им очень нравилась.

К «семейству Накамура» принадлежали Тиэко (изучавшая английский язык и литературу в бруклинском колледже), Фудзиэ (вышедшая замуж за американца немецкого происхождения и имевшая четырехлетнего сына), Хидэко (она работала в нью-йоркском отделении одного крупного японского банка), Фумико (ее муж был норвежцем) и Кае (которой, будучи разведенной, с дочкой на руках приходилось особенно трудно). Эта молодая женщина была склонна к депрессии, и мы старались как-то ее приободрить. К нашему кругу принадлежала также и госпожа Судо.

Она преподавала икебану и была не замужем. Когда мы узнали, что ей уже сорок, то были поражены, так как все давали ей тридцать лет, не больше. Она была доброжелательной женщиной, отличалась неторопливостью в движениях, говорила спокойно, и поэтому молодежь всегда прислушивалась к ней.

Возраст остальных колебался от двадцати до двадцати четырех лет. Хотя мужья их были иностранцами, у Фудзи был говор, характерный для острова Сикоку, у Суми — для о. Кюсю, у Фумико — для нижней части Токио, а у Кае — для города Осака.

Они использовали мой магазин как место встречи, поскольку им так хотелось поболтать по-японски. За оживленной беседой мы порой забывали о делах.

Доктор Исии, молодой врач, также часто присоединялся к нам. Из врачей, живших в общежитии по соседству с нами, он чаще всего заглядывал к нам. Входя в магазин, доктор Исии неизменно звал: «Мама!», а для меня он был «мой сын, доктор».

До него я уже была знакома со многими молодыми служащими банков и фирм, но ни к одному из них я не прикипела так душой.

Все девушки доверительно величали молодого д-ра Исии «старший брат».

Он был не особенно привлекателен внешне, но имел крепкое телосложение и своим мужественным видом внушал доверие, и я на него возлагала большие надежды.

Сегодня, тридцать лет спустя, он стал кардиологом и профессором в одном американском университете. Иногда я навещаю его, а его жена или они вдвоем приходят ко мне. Как и прежде, несмотря на свой возраст, он называет меня нежно «мама». Это больше всего радует меня…

Так как «старший брат» был врачом, то все чувствовали себя защищенными, так что не страшно было и захворать. Однако лишь одной из нас случилось быть больной.

Однажды госпожа Судо, как всегда, спокойно сказала, что плохо себя чувствует. Мы тотчас связались с нашим доктором, и он привел ее к себе в больницу.

Лечащими врачами там были американцы, но госпожа Судо совершенно не говорила по-английски. Однако присутствие доктора Исии успокоило ее, и она позволила положить ее туда. У нее оказалась миома матки, небольшая опухоль. Но так как доктор заверил, что ей не следует волноваться, поскольку сама операция легкая, то мы тоже в конце концов успокоились.

Итак, госпожа Судо лежала теперь в его больнице, которая, к счастью, находилась неподалеку, и мы все без особых хлопот могли бывать там. Я иногда приходила утром, иногда в обед или же еще вечером. Естественно, были твердо установленные часы посещений. Но поскольку, по европейским меркам, это была сравнительно небольшая больница, я могла как «мать» доктора довольно свободно попадать туда.

Я заметила, что каждый раз в мой приход доктор сидел у кровати Судо. Это успокаивало меня, и я ценила его как очень заботливого врача.

Когда госпожу Судо наконец выписали, некоторое время ей был необходим щадящий режим, и мы попеременно готовили ей еду.

Примерно десять дней спустя мне позвонил доктор и попросил о встрече.

— Хорошо, заходи прямо сейчас, — сказала я.

— Ты единственная, с кем я могу говорить об этом.

На него было совсем не похоже то, что он целых десять дней к нам не показывался; вероятно, у него денежные затруднения. Возможно, он хотел поговорить со мной о датской медсестре, которая не давала ему прохода? Или же он остановил выбор на одной из моих девушек?