Исповедь англичанина, употреблявшего опиум - [2]

Его теперь ест тот, кто никогда не ел,

А тот, кто ел всегда, особо преуспел.

Привлекательность опиума, безусловно, признают даже его злейшие враги, медицинские авторы: так, Осайтер, фармацевт Гринвичского госпиталя {5}, пытаясь в своем "Очерке о действии опиума" (опубликованном в 1763 году) объяснить причины, по которым Мид недостаточно ясно определил свойства, противопоказания и проч. этого снадобья, выражается следующим загадочным образом ( {ежели кратко изложить (др.-греч.).}): "Возможно, он полагал сей предмет слишком деликатным по своей природе, чтобы широко оглашать его, ибо тогда многие стали бы без разбора употреблять его и утратили бы страх и осторожность, необходимые для того, чтобы предупредить знакомство с исключительной силой этого снадобья"; "И так как он имеет множество свойств, которые, будучи известны всякому, могли бы приучить нас к употреблению оного и привести к тому, что он распространится у нас более, нежели у самих турок"; "результатом сего знакомства, - добавляет он, - стала бы общая беда". С необходимостью такого заключения я не могу вполне согласиться, но коснусь данного вопроса в конце моей исповеди, где представлю читателю мораль этого повествования.

jwnantasunetoisi * ЧАСТЬ I *

События, описанные в "Предварительной исповеди", начались чуть более и завершились чуть менее девятнадцати лет назад: стало быть, используя обычный способ определять даты, большинство этих событий имеют либо восемнадцати-, либо девятнадцатилетнюю давность; однако, поскольку заметки и записи, послужившие основой для повествования, были впервые собраны прошлым Рождеством {6}, мне показалось естественным отдать предпочтение первому из указанных сроков. Сочиняя свою книгу в большой спешке, я всюду сохранил эту дату, хотя после означенного Рождества прошло несколько месяцев: это, по-видимому, не вызвало много неточностей, по крайней мере существенных. Тем не менее в одном случае, когда автор говорит о дне своего рождения {7}, его приверженность первому сроку привела к ошибке на целый год: ибо во время работы над книгой девятнадцатый год от самого начала приблизился к концу. Вот отчего представляется необходимым указать, что повествование охватывает время между началом июля 1802 года и началом или серединою марта 1803 года.

1 октября 1821 года

ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ ИСПОВЕДЬ

Эту предварительную исповедь, или рассказ о приключениях юности писателя, из-за которых возникла у него привычка к опиуму, я счел необходимым предпослать основной истории по трем различным причинам, а именно:

1. Таким образом заранее ставится и в достаточной мере решается вопрос, который в противном случае с болезненной остротой встанет перед читателем "Опиумной исповеди": "Как получилось, что разумное существо возложило на себя ярмо страдания, добровольно впало в столь жалкое рабство и сознательно заковало себя во столь многие цепи?" Отсутствие разумного решения этого вопроса не может не вызвать у читателя возмущения бессмысленным безумием подобных поступков и помешает ему испытать столь необходимое всякому автору сочувствие.

2. Необходимость дать ключ к объяснению тех потрясающих зрелищ, что заполняли собой видения опиофага.

3. Желание придать моей истории некий предварительный интерес личного свойства, который, вне зависимости от предмета признаний, придаст самим признаниям больше интереса. Ведь если станет употреблять опиум тот, который думает только о волах, то, вероятнее всего, если он вообще способен мечтать, ему будут являться только волы. В моем же случае читатель найдет, что опиофаг мнит себя философом, и, соответственно, фантасмагория его видений (дневных ли, когда он бодрствует, или ночных, когда он спит) подходит, пожалуй, тому, о ком мы могли бы сказать:

Humani nihil a se alienum putat.

{* Ничто человеческое ему не чуждо (лат.).}

Ибо среди условий, которые автор считает существенными для обоснованных притязаний на право именоваться философом, должно быть не просто обладание изрядным умом, способным к анализу (в сем отношении Англия, однако, за последние поколения едва ли породила нескольких достойных; во всяком случае, ныне трудно сыскать претендента, которого бы могли мы определенно назвать истинно проницательным мыслителем, исключая, пожалуй, лишь Сэмюеля Тэйлора Колриджа {8}, а в более узкой области мысли - недавний блистательный пример {Я мог бы здесь добавить и третье исключение, но удержусь от этого главным образом по той причине, что автор, о котором идет речь, всецело посвятил философским темам лишь свои юношеские опыты; его превосходный талант обратился впоследствии (что вполне извинительно и понятно при направлении нынешней общественной мысли в Англии) к критике и изящным искусствам. Но даже независимо от указанной причины я был бы склонен причислить его к мыслителям скорее острым, нежели тонким. Кроме того, его владение философскими материями крайне ограничено отсутствием у него систематического образования: в юности он не читал Платона (что, вероятно, было только его бедой), так же как в зрелости не читал Канта (а это было его виной). (Примеч. автора.).} Давида Рикардо) {9}, но среди этих условий должен быть также и такой нравственный строй, который дает ему внутреннее зрение и силу интуиции, постигающую провидения и тайны человеческой природы: короче говоря, тот нравственный строй, который (среди всех поколений, когда-либо живших на этой планете) нашим английским поэтам свойственен в высшей степени, а шотландским профессорам {Я не имею в виду современных профессоров, из которых знаком лишь с одним. (Примеч. автора.)} {10} - в наинижайшей степени.