Исполинское радио - [39]

Приемник передавал шумы, исходящие из соседних квартир.

Убедившись, что не в силах справиться с могучим чудовищем и его злополучным тяготением к диссонансам, она выключила его и пошла к детям.

Джим Уэсткот, как только пришел с работы, бросился к приемнику и доверчиво повернул ручку. Джима постигла та же участь, что и Айрин. По станции, которую он избрал, пел мужской голос — в одну секунду он покрыл огромное пространство и обрел такую мощь, что в квартире задрожали стены. Джим повернул звукорегулятор, и голос приутих. Затем, через одну-две минуты, начались помехи. Послышались телефонные и дверные звонки, к ним присоединились скрежет и жужжание электроплиток и чайников. Характер шумов был теперь другой, чем днем: электрические бритвы были выключены, пылесосы водворены в свои чуланчики, и помехи отразили те изменения в ритме жизни, какие наступают с заходом солнца. Джим еще немного покрутил рычажки, но не мог устранить шумы, и в конце концов выключил радио, сказав жене, что позвонит утром в магазин и задаст им жару.

На другой день Айрин завтракала в городе, а когда вернулась, Эмма сказала, что был мастер и починил радио. Не снимая шляпы и мехов, Айрин прошла в гостиную попробовать, как оно работает теперь. Раздался «Миссурийский вальс». Он напомнил ей жесткие и резкие звуки старого патефона, которые доносились к ним с другого берега, когда они летом жили на озере. Она ждала, что после вальса будут какие-нибудь объяснения, но их не было. Наступила тишина, а затем снова жалобно заскрипела исцарапанная пластинка. Айрин повернула переключатель, и в комнату ворвалась кавказская музыка со всеми своими атрибутами: топотом сапожек без каблуков и глухими ударами в бубен, но сквозь музыку по-прежнему слышались звонки и гул голосов.

Пришли из школы дети, Айрин выключила радио и прошла в детскую.

Джим в тот день вернулся с работы усталый, принял ванну и переоделся. Затем вышел в гостиную, где сидела Айрин. Только он включил радио, как Эмма объявила, что обед готов, и они пошли к столу.

Джим так устал, что даже не пытался поддерживать разговор за столом, и скучающее внимание Айрин, задержавшись ненадолго на еде, перекочевало на серебряные подсвечники с остатками порошка; которым их чистили, а с подсвечников — на доносившуюся из соседней комнаты музыку. Вдруг, к изумлению Айрин, громкий мужской голос заглушил прелюдию Шопена.

— Господи Иисусе, Кэйт! — кричал голос. — Почему это тебе всегда приспичит играть на рояле, когда я дома?

Музыка резко оборвалась.

— А когда же мне играть? — возразил женский голос. — Я целый день на службе.

— Я тоже.

Мужской голос произнес нехорошее слово по адресу пианино. Хлопнула дверь. Снова полились печальные, страстные звуки.

— Ты слышал? — спросила Айрин.

— Что?

Джим расправлялся с десертом.

— Да радио. Кто-то начал разговаривать во время музыки. Он выругался!

— Верно, какая-нибудь пьеса.

— Нет, это не пьеса.

Они налили себе кофе и с чашками в руках пошли в гостиную. Айрин попросила Джима попробовать какую-нибудь другую станцию. Он повернул ручку.

— Ты не видела мои подвязки? — спросил мужчина.

— Застегни мне сзади, — сказала женщина.

— Где мои подвязки? — повторил мужчина.

— Ты застегни, — сказала женщина, — и тогда я найду твои подвязки.

Джим переключил радио на другую станцию.

— Я просил бы тебя не оставлять огрызки яблок в пепельнице! — сказал мужской голос. — Я ненавижу этот запах.

— Странно! — воскликнул Джим.

— Очень даже, — сказала Айрин.

Джим еще раз повернул переключатель.

— «Потеряли котятки на дороге перчатки, — произнес женский голос с подчеркнуто английским акцентом, — и в слезах прибежали домой. «Мама, мама, прости, мы не можем найти…»

— Боже мой! — воскликнула Айрин. — Да ведь это же англичанка, которая смотрит за детьми миссис Суини!

— «Мы не можем найти перчатки…»[12], — продолжал английский голос.

— Выключи эту штуку, — сказала Айрин: — вдруг и они слышат нас.

Джим выключил радио.

— Это мисс Армстронг, гувернантка миссис Суини, — сказала Айрин. — Должно быть, она читает девочке вслух. Они живут в квартире семнадцать «Б». Я разговаривала с мисс Армстронг в парке. Я прекрасно знаю ее голос. Очевидно, мы попадаем в чужие квартиры.

— Этого не может быть! — сказал Джим.

— А я говорю, что это мисс Армстронг! — с жаром повторила Айрин. — Я знаю ее голос. Я прекрасно знаю ее голос. Как ты думаешь, нас она тоже слышит?

Джим опять повернул ручку. Сперва издали, потом все ближе и ближе, славно его несло к ним ветром, послышался голос англичанки.

— «Потеряли перчатки? — вопрошала она. — Вот дурные котятки!»

Джим подошел к радио и громко крикнул:

— Алло!

— «…Я вам нынче не дам пирога, — с той же безупречной дикцией объявила гувернантка. — Мяу-мяу, не дам, мяу-мяу, не дам, я вам нынче не дам пирога!»

— Конечно, не слышит, — сказала Айрин, — Попробуй что-нибудь еще.

Джим включил другую станцию, и гостиная наполнилась шумом вечеринки, вышедшей из берегов. Кто-то играл на рояле и пел.

Стоял жизнерадостный гомон.

— Хватайте бутерброды! — кричала женщина. Послышались взвизги хохота и звон разбитой посуды.

— Это, должно быть, Фуллеры, из одиннадцатой «Е», — сказала Айрин. — Они ждали гостей сегодня, я знаю. Я встретила ее в винной лавке… Ну что за прелесть! Попробуй еще что-нибудь! Интересно бы послушать жильцов из восемнадцатой «В».