Испепеляющая страсть - [31]

Его поцелуй был задуман как шутка, но вскоре он вложил в него всю страсть, вызванную событиями прошедшей ночи, все пережитые тревоги и страхи за жену и радость от ее обретения. Сначала Джилли боролась, пытаясь разжать его объятия, ее тело пронзили неведомые доселе ощущения, которых она страшилась, но не могла преодолеть; наконец, она прекратила сопротивление и ответила на его страсть.

После поцелуя они несколько минут лежали неподвижно, погруженные каждый в свои мысли. Джилли по-прежнему оставалась в объятиях Кевина, наконец, он мягко сказал:

— Ты ведь не будешь больше выходить в море с контрабандистами, правда, крошка? Во-первых, это отвратительно, во-вторых, я постарел на десять лет за эту ночь, когда увидел, что ты ранена, и подумал о том, что могло с тобой случиться. Что произошло, кстати? Вы столкнулись с таможенниками?

Джилли кивнула — она еще испытывала слишком большое смущение и не осмеливалась взглянуть на своего мужа — и сказала:

— Был очень высокий прибой, и ветер встречный и сильный, мы не могли причалить к берегу до темноты. Мы замерзли и промокли до костей. Но когда мы увидели, что на берегу нас поджидают таможенники, у нас не осталось выбора — пришлось налечь на весла и выйти обратно в открытое море. Я слышала выстрелы, но не поняла, что в меня попали, пока мое плечо не заболело уже во время сбора урожая.

Кевин перебил Джилли, чтобы уточнить значение ее последних слов.

— Мы привезли бочонки с джином и бренди, они были связаны веревками на расстоянии десяти футов одна от другой. К ним надо привязывать камни, чтобы они оставались на дне. Иначе они всплывают, — объяснила она своему неопытному мужу. — Один бочонок оставляют на поверхности, чтобы он указывал место, откуда поднимать товар — мы называем его урожаем.

Кевин попросил Джилли продолжать рассказ, понимая, что ей нужно время, чтобы прийти в себя после страстного объятия. Но он не знал, насколько широки ее познания в искусстве контрабанды, не догадывался он и о том, что она была не просто одной из помощниц, привлекаемых к разгрузке товара, прежде чем он будет надежно спрятан. Неужели она на самом деле выходила в море с контрабандистами? В это невозможно было поверить!

— Каким образом ты оказалась замешана во всем этом? — неожиданно для самого себя спросил он.

Она обреченно вздрогнула.

— В этом замешаны так или иначе все, кто здесь живет. Одни выходят в море, другие организуют сбыт на берегу. Нам нужны деньги, ты же понимаешь, особенно после неурожайного прошлого года. Сначала эти люди отнеслись ко мне с недоверием, но я умею плавать, а из них почти никто больше не умеет, и они поняли, что я могу пригодиться.

— Кто еще этим занимается, Джилли, кто у них главари? Сколько лодок выходят в море? Это происходит часто? Насколько регулярно?

Он пытался расспрашивать таким тоном, словно им двигало простое любопытство, и Джилли уже начала было отвечать:

— Ну, это Гарри, конечно, и еще… — но вдруг осеклась и сжала губы.

Кевин небрежно отвел волосы с ее лба.

— Да, Гарри. Я припоминаю, я уже слышал как-то от тебя это имя. Продолжай.

— Зачем? — парировала она, подняв голову и глядя ему прямо в глаза. — Для чего тебе знать обо всем этом?

Увидев, как настороженно сузились ее глаза, Кевин рассмеялся и ответил, игриво пощекотав ее под подбородком:

— Не будь такой подозрительной, детка. Я же не таможенник, я просто пытаюсь беседовать с тобой. Не хочешь — не надо, есть более приятный способ скоротать время до обеда.

Если Джилли и собиралась поспорить с ним, у нее было для этого слишком мало времени — Кевин быстро перевернул ее на спину и принялся руками и губами нежно исследовать ее тело.

Джилли знала, что надо бы оказать ему сопротивление: секс без любви — это плохо. Это было насилие, но насилие нежное, и ее сомнения растаяли после того, как она вспомнила, что кое-какая любовь все-таки есть — если можно назвать любовью то теплое чувство, которое охватывало ее каждый раз при взгляде на мужа. Она вздрогнула, пытаясь сохранить контроль над своими чувствами.

Она не знала никакой любви с тех пор, как умерла ее мать. Слуги в Холле относились к ней по-доброму, по-дружески, но она внимательно следила за тем, чтобы не сближаться ни с кем из них, чтобы никто не стал для нее слишком необходимым.

Она любила свою мать — и мать ушла из ее жизни. Она любила своих товарищей по детским играм — и их у нее тоже отняли. Любовь означала боль. Любовь означала внезапную, но неизбежную потерю любимого существа. Она больше не искала любви, как человек, повинуясь инстинкту самосохранения, не ищет источника боли.

Если бы она позволила своим чувствам к Кевину разрастись, то обрекла бы себя на боль: когда загадка будет разгадана и он получит состояние, он покинет ее и вернется в Лондон. Но, ожесточенно возражала она самой себе, означает ли это, что она должна запретить себе эту радость, пусть мимолетную, которую она испытывает сейчас?

В то время как Кевин нежно пощипывал губами ее ушко, а его руки гладили ее, наполняя редко возникающими, но тем не менее узнаваемыми ощущениями, она собрала всю свою храбрость и осмелилась спросить: