Испанский сон - [108]

Но теперь, едва я произнес последнее слово, с ней произошла удивительная метаморфоза. Она сняла очки и положила их на стол. Она положила ногу на ногу настолько сексуально, насколько вообще возможен этот в общем-то естественный жест. Ее лицо разгладилось, а глаза сощурились; ее губы капризно выпятились; она достала из сумочки дорогие сигареты, закурила и выпустила дым мне в лицо.

«Родной, — хрипловато сказала она блатным, насмешливым тоном, — раз уж ты так запел, придется и мне с тобой разговаривать по-другому. Помочь решил? Хорошо; только знай, что больше чем своей пиздой я ничем тебя не отблагодарю за твое хорошее. Конечно, это тоже не так уж мало; знал бы ты, сколько членов правительства ползало вот у этих ног, вымаливая право даже не то что лизнуть, а лишь понюхать между ними! Ах, мои ноги, как я их люблю… но и мне, раз уж прямой разговор, будет в кайф задрать их к тебе на плечи, потому что никогда прежде у меня не было в любовниках ни адвоката, ни, представь себе, курильщика трубки, ни даже просто человека по имени Корней. Ты видишь, как я заинтересована в тебе? Может быть, ты шокирован? Нет, милый! ты сейчас дрожишь от желания и, может быть, через минуту уже и кончишь под своим канцелярским столом. Побереги сперму, дружок, она нам пригодится. Тебе понравится, как я буду слизывать ее с твоего живота. Теперь ты понял, какая я? Ты прав, я — дрянь, гетера; в этом — не считая сына, конечно — смысл моего существования, так как всего остального я накушалась вот так», — и она провела своей точеной, изящной рукой вдоль своей не менее точеной, не менее изящной шеи.

Должен сказать тебе, что, будучи мужчиной, я обладаю всеми мужскими достоинствами и недостатками, а поэтому она была совершенно права насчет моей естественной реакции, то есть в итоге именно спермы, которую к этому моменту я с трудом удерживал в органе, готовом исторгнуть ее прямо в трусы. От этой борьбы с собой мне сделалось нехорошо; дыхание мое стало прерывистым, голова закружилась. Ольга докурила сигарету, аккуратно затушила ее в моей трубочной пепельнице и посмотрела на меня, желая, как я понял, заговорить уже о делах. Однако по моему виду она вмиг поняла, что со мною творится, и легкая тень досады, смешанной с сочувствием, промелькнула на ее в общем-то вполне дружелюбном теперь лице.

Тогда она нагнулась и запустила руку по локоть к себе под юбку, однако так, что внезапно вошедший в комнату человек мог бы единственно заключить, будто она ищет на полу какую-нибудь оброненную булавку. Затем, выпрямившись, она быстрым движением поднесла свои пальцы к моим ноздрям, и я уловил слабый, опасный, влекущий аромат. Я не стал отворачиваться. Не хотел — ведь я видел, что она вошла в мое положение и собралась мне помочь; да и не смог бы, честно говоря — слишком уже велико было мое желание. Того, что она сделала, было вполне достаточно, чтобы событие под столом разыгралось немедленно и бурно. Я удержался от стона, только слегка прикрыл глаза; сквозь щель в веках я видел, что выражение досады и сочувствия уступило место жадному любопытству, с каким она наблюдала за изменениями моего лица.

«Сладкий мой, — сказала она чуть погодя с лукавой полуулыбкой, — не огорчайся: ты не первый, с кем я проделала такую штуку; и поверь, мало кто способен удержаться, а среди тех, кто сумел, половина оказались просто импотентами. Зато оставшаяся половина, о-о! — Она закатила глаза и облизнулась. — Я расскажу тебе потом. А сейчас — к делу. Раньше ты мне говорил, что развалить дело невозможно. Ты нашел способ теперь?»

«Нет, — сказал я, — дело действительно крепкое. Однако, если бы они захотели…»

«Новость сказал», — скривилась она.

«Нужно заставить их захотеть».

«Что же ты предлагаешь?»

«Прорыв. Опасный ход, еще раз предупреждаю. Как и любой прорыв. Легче сидеть в окопе, но это верный проигрыш».

«Объясни».

«Нужно укрупнить дело».

«То есть?»

«Нужно добавить несколько новых эпизодов, — объяснил я, — повторить то же самое, что сделали они, но на других участках твоей деятельности. Нужно, чтобы дело вышло — нет, не вышло; скажем так — могло бы выйти за пределы этого контролируемого ими следственного аппарата».

«Чтобы мне дали вышку?»

«Не глупи».

«Не вижу смысла вешать на себя еще что-то».

«Я сказал тебе, что это опасный ход».

«Хм. И зачем? Что должно произойти?»

«Слишком большое дело — слишком большой скандал. Это им не нужно. Все, что они хотят — просто утереть тобой нос всем этим… ну, с кем ты сейчас. Но существует расклад. Кажется, что большой скандал испортит им карты. Поэтому они будут его избегать».

«Они могут испортить большой скандал и оставить маленький».

«Не получится. Если оставят хоть какой-то, новые эпизоды всплывут в суде».

«А если нет?»

«Знаешь, — сказал я, — я вот не смог сдержать сперму, а они не смогут сдержать информацию. Не хватит ресурсов — ни людей, ни денег, ни времени. Если, повторяю, дело дойдет до суда. Поэтому, я думаю, оно и не должно бы дойти».

Она встала, обошла мой стол кругом и просто села, даже полулегла на пол рядом со мной, рядом с креслом, облокотившись спиной на торчащую из-под стола подкатную тумбу. Теперь, если бы кто-нибудь открыл дверь в комнату, он не увидел бы вообще ничего, кроме меня, сидящего за столом со странным выражением на лице. Чтобы иметь возможность сразу избавиться от внезапного визитера, я поднял телефонную трубку и прижал ее к уху, готовый в случае чего изобразить важный конфиденциальный разговор.