Испанский сон - [106]

Я многозначительно замялся. Я уже вполне овладел его языком и прочими средствами выражения мысли.

«Есть гарантия», — веско сказал он.

«Поясни».

«Ну… как ты понимаешь, существуют договоренности…»

Он закатил глаза.

«Да ладно, — протянул я, — кажется, что мы поняли друг друга… Какие могут быть секреты, а, Виктор? Среди своих?»

«Все согласовано, — сказал Виктор, понизив голос и тем давая понять, что это уже как бы сверхнормативная доза информации, за которую с меня косвенно причиталось. — Предстоит развод; сверху дали понять, что это будет принято благосклонно…»

Он замялся. Я продолжал смотреть недоверчиво.

«…потому что, — понизил он голос до шепота, — существует кандидатура на замену… родственница очень могущественного лица… с юга… заинтересованного в дружбе с нашим ведомством…»

Он замолчал.

«Даже так…», — прошептал я, как громом пораженный.

«Вплоть до того, — подтвердил Виктор. — Но!»

И он поднял указательный палец.

Я обратился в слух.

«Если! — внятно сказал он, пристально глядя на меня. — Хоть что-то! Кому-то!»

«Стоп, — сказал я, — с адвокатом это не нужно».

«О’кей», — сказал он неожиданно, с любовью глядя на меня, и я понял, что он употребил это словечко впервые в жизни.

Черт их знает, Марина. Может, они действительно взяли бы меня к себе. Были адвокаты, которые выловили себе карьеру в мутных перестроечных водах. Черт их знает, потому что я, видишь ли, устроен совсем по-другому. Слишком дорогой показалась мне цена за звание преуспевающего столичного адвоката. Я не могу это объяснить. Если бы я продолжал оставаться преуспевающим, я бы, например, не встретил тебя. Как я уже сказал тебе, и хлебушек-то с маслом уже встал поперек горла, а тут следом вставляли нечто и вовсе несусветное.

Знаешь, у адвокатов пониженный инстинкт самосохранения. Как я понял, в твоей деревне есть телевизор? Если ты смотришь криминальные новости, то могла обратить внимание на профессиональный состав жертв разгула преступности. Банкиры, предприниматели, депутаты, политики, журналисты… даже священники… мафиозные боссы, само собой; множество людей без определенных занятий; всяческая правоохрана — судьи, прокуроры, много милиционеров… и заметь, ни одного адвоката. Ну, может быть, почти ни одного. Несмотря даже на упомянутую мной близость некоторых к пирогу. А почему? Да потому что адвокат — вообще личность вне общества. Он знает все. Он знает всех, и все его знают. Он ничего не должен сказать. Обидеть адвоката — все равно что обидеть ребенка. Только идиот или отморозок способен на это, и одного слова адвоката достаточно, чтобы обидчику досталось по заслугам. Такая аура меняет мироощущение человека; естественный страх уступает место хитрости или иным внутренним сущностям, как это случилось со мной. Ах так, подумал я, номенклатурные выродки, так, выходит, вы со мной, с высоким профессионалом… дебилы, так-то вы со мной, кому вы и в подметки не годитесь по всем показателям… я, значит, для вас такой же винтик, как и для тех, предшествующих… купили, значит, распределителем номер пять… застращали, значит, черными машинами и «бейками»… как же! видали и не таких! Держитесь, подумал я, гады, со своим скудоумным расчетом, с дешевыми интригами, со своим одномерным пространством, не заполненным ничем, кроме «выше» и «ниже»… Держитесь, сказал я им внутри себя: иду на вы.

* * *

— Простите, — сказала Марина, — я опять перебью вас на минутку… Можно я схожу в туалет?

— О, — смутился Корней Петрович, — извини, что не предложил тебе раньше…

Она ушла в туалет, а Корней Петрович залпом выпил еще одну рюмку крепкого ликера и начал рефлексировать. Девчонка убежала из дома, наверно, не позже обеда. Я должен был догадаться сам. Конечно: разве такая подумает о том, чтобы пописать впрок, особенно в этаком-то состоянии? И все это время рассказывал ей о себе, нервишки свои щекотал-нежил, а она вежливо мучилась, боялась попроситься, пока, видно, не приперло вконец. И, несколько игриво обозвав себя самовлюбленным олухом, он хлопнул еще одну рюмку, почти сразу вслед за предыдущей.

На самом деле Марина не писала с семи утра, но из-за необыкновенного волнения, наполнявшего весь этот сумасшедший день, до сего момента не испытывала никакого дискомфорта. Она пошла в туалет сразу же, как только ей захотелось. Она долго и с удовольствием пользовалась унитазом, между делом внимательно осматривая этот совмещенный санузел, поглядывая на висящее над раковиной зеркало. Оно было небольшим. И сам санузел был тоже был небольшим. Похоже, в квартире Корнея Петровича не было большого зеркала. Она почувствовала себя в чем-то обделенной и вышла из туалета с легким чувством разочарования.

— Выпьем? — спросил Корней Петрович.

— Наливай, — отчаянно сказала она, чувствуя, что пьяна, но недостаточно, и что ей нужна какая-то разрядка.

Они выпили.

— Но мне рассказывать? — спросил Корней Петрович. — Или, может быть, ты уже хочешь спать?

Он прав, подумала она, сейчас бы заснуть… но прежде…

— Нет, — капризно сказала она. — Рассказывай.

Первый рассказ адвоката

(окончание)

— Я остановился на том, что надумал восстать, — возобновил рассказ Корней Петрович, — и именно такой была первопричина по-иному поставить себя перед Ольгой. И сменить свою тактику по делу. Просто продолжать делать то же, что я делал, значило, в свете услышанного мною от Виктора Петровича, заведомо проигрывать всем подряд. Я оказался бы никаким не противником — просто слабаком, даже не продажной шкурой. Я должен был предпринять сильный ход, рушащий все выстроенное ими сооружение, да так, чтобы они, и только они, оказались в дерьме по уши. Я прикинул ходы. Как адвокат, я быстро вживаюсь в логику клиента; а уж в такую примитивную логику, как у них, вжиться не составляло никакого труда.