Испанский смычок - [146]

Он знал, зачем я пришел.

Я рассказал все, что мне было известно о последних продвижениях националистов, особенно о том, что видел в свободной Барселоне, где до сих пор жила престарелая мать Пикассо. Пока мы разговаривали, я все время слышал звон тарелок и хлопанье буфетной дверцы. Кто там, ломал я себе голову: его жена, Мари Тереза, или Дора Маар, или какая-то новых пассия?

— Полагаю, сеньор Аюб спал бы спокойно, если бы точно знал… — начал я и замолк, уставившись на кухонную дверь. Вместо юной светской «беспризорницы» или удрученной хозяйки дома в проеме маячила слишком хорошо знакомая огромная фигура с вытянутыми вперед руками, сжимавшими в пальцах ножки трех бокалов и горлышко бутылки — не той, что я принес, а другой.

— О, так это ты! — воскликнул Аль-Серрас. — А я думал, очередной каталонский чиновник. — Он кивнул на бутылку: — Хочу поднять тост за человека, который на три ночи уступил мне свой диван. Слава богу, что ты догадался принести еще бутылку!

— Я не хотел мешать… — запинаясь, произнес я.

— Ерунда. Рад видеть тебя живым! Я уже замучил Пау своими разговорами, — сказал он, назвав художника каталонским именем.

Вежливо, но холодно я поинтересовался у Аль-Серраса, надолго ли он приехал в Париж и где остановился.

— Да где придется, — махнул он рукой. — Сегодня на кровати, завтра на полу — я не привередлив.

Только тут я заметил, что пиджак и рубашка буквально болтаются на нем, а просторные штаны поддерживает грубый плетеный ремень. Со дня нашей последней встречи на арене Малаги он, пожалуй, потерял килограммов пятнадцать.

— Ты обращался в посольство за помощью?

— В посольство? Беспокоить посольство своей особой, когда наши соотечественники прячутся от бомб, когда им нечего есть?

Вряд ли он рассчитывал уколоть меня этим замечанием, но я все равно разозлился. Да кто он такой, этот Аль-Серрас, чтобы осуждать меня? Он сам в союзе с Франко! Не просто человек, симпатизирующий националистам, а известный артист, согласившийся сотрудничать с мятежниками!

Пикассо отошел к угловому столу, на котором лежали пахнущие краской газеты. Я не собирался выдавать Аль-Серраса и сказал шепотом:

— Я слышал по радио выступление Кейпо де Льяно. Он говорил, ты назначен президентом какой-то организации…

— Испанского института культуры, — пророкотал Аль-Серрас и рассмеялся. — Я занимал этот пост ровно неделю, пока не познакомился с каудильо. Это нечто. Пау, ты тоже захочешь послушать эту историю. — Аль-Серрас бросил взгляд через комнату и подмигнул мне: — Пау — новый директор Прадо. Он разбирается в этих почетных должностях.

— Позвольте представиться: директор музея, — сказал Пикассо, шутовски нацепив на голову старомодный котелок, извлеченный из недр сундука.

Я смотрел, как он паясничает, и с горечью думал, что умирающей республике не на кого опереться, кроме этих сладкоречивых, но равнодушных изгнанников. Тогда я и не подозревал, какую огромную работу проделает в своей роли директора Пикассо, переправляя бесценные произведения искусства из Мадрида в Женеву и не давая их разворовать.

— А это тебе, Хусто. — Пикассо протянул ему кожаную треуголку, какие носили члены ультраконсервативной Гражданской гвардии.

Аль-Серрас со смехом отбросил шляпу в сторону:

— Нет уж, спасибо! Я со всем этим покончил.

Выходит, Пикассо знал о националистических связях Аль-Серраса? И при этом позволял ему спать на своем диване? Я не знал, что и думать.

— Да дайте же мне рассказать! — нетерпеливо проговорил Аль-Серрас, открывая принесенную им бутылку. Это было божоле крю, отличное вино — не сравнить с тем, что принес я. Он подмигнул нам и наполнил бокалы.

Аль-Серрас встретился с Франко в сентябре 1936 года, сразу после того, как был назначен почетным президентом Института культуры, но перед тем, как Франко обошел своих соратников-генералов и был провозглашен главой государства.

Пианист подготовил к этому случаю небольшое оригинальное сочинение для фортепиано. Генерал Франко опаздывал, и Аль-Серраса встретил молодой человек в костюме и галстуке, представившийся помощником по вопросам культуры. Устраивает ли маэстро звучание рояля? Что ему принести? Что-нибудь, что поможет пианисту расслабиться?

— Ничего не нужно, кроме тишины, — ответил Аль-Серрас. Он всегда был суеверным и перед выступлением любил побыть один.

Помощник понимающе улыбнулся и приложил палец к губам. Аль-Серрас заиграл прелюдию. Едва прозвучало несколько тактов, как помощник вмешался:

— Это ведь ритм, заимствованный из фольклора Малаги?

— Вроде того, — ответил Аль-Серрас.

— А не из кубинских народных песен? — И он отстучал ритм три четверти.

Аль-Серрас начал вещь с начала.

— Должен вас предупредить, — снова прервал его помощник. — Вождь надеется услышать настоящую испанскую музыку. Чисто испанскую.

— Что значит «чистую»? Без цыганщины?

— О нет-нет! Вождь любит цыганское фламенко.

— Да ну? — удивился Аль-Серрас. У Франко была репутация человека чопорного и придерживающегося строгих вкусов.

— Ничего странного, — подмигнул помощник. — Туристы любят фламенко. Поэтому и ему нравится фламенко. Валюта, понимаете?

— Не рановато ли во время войны думать о туризме?