Испанский садовник - [25]

— Ты хороший мальчик, — продолжала она. — Ты не расскажешь синьору Брэнду?

— Не расскажу, если не спросит, — хрипло ответил он.

— Вот и хорошо, — она слегка пожала плечами. — А теперь пойди умойся.

Николас поднялся к себе, торопливо умылся, почистил зубы и сменил рубашку. После этого он почувствовал себя лучше, но, хоть его кожа больше не была грязной и жесткой, из зеркала над комодом на него смотрело печальное и задумчивое лицо. Ему казалось, будто он — не он, а какой-то чужой мальчик. Он больше не мог оставаться в этой комнате, которая, дав ему вожделенное убежище, тоже стала чужой, осквернившись зловещим ужасом прошлой ночи. Он снова побежал в сад.

Все утро он провел рядом с Хосе, почти не разговаривая, не проявляя интереса к его работе, то и дело украдкой поглядывая на фасад виллы, туда, где окно буфетной, как пустая рама, готово было вместить гладколицый ненавистный портрет. Хосе тоже помалкивал, по его насупленным бровям и сжатым губам было ясно, что он не намерен отнестись легкомысленно к создавшемуся положению, а еще он, похоже, был озабочен теми неприятностями, которые это сулит ему лично. Он тоже время от времени поглядывал в сторону дома.

К часу дня дворецкий еще так и не появлялся. Магдалина позвала Николаса обедать, ему не хотелось идти, но выражение лица Хосе, требовавшее и от него такой же твердости, не позволило ему уклониться. Он, впрочем, заметил, что пока он был в доме, его друг не отходил далеко от окна столовой. Даже когда Николас к нему вернулся, Хосе оставался довольно близко к вилле, стоя на четвереньках, он молча и бдительно пропалывал гравийную дорожку.

В три часа парадная дверь распахнулась, и на крыльцо вышел Гарсиа с непокрытой головой, в одной рубашке, брюках, и веревочных туфлях на босу ногу. При виде врага Николас чуть из кожи своей не выпрыгнул. Дворецкий был бледен и угрюм, казалось, он не вполне проснулся, коричневые тени вокруг глаз и на лбу выдавали невыразимую злобу. Он проковылял к одной из колон и, обхватив ее рукой, чтобы не упасть, часто задышал. Хосе тем временем поднялся на ноги, и, полуобернувшись, Гарсия увидел садовника и Николаса. Он не шевелился, Хосе тоже, они смотрели друг на друга, и Николас всеми своими натянутыми нервами ощущал, что между ними идет молчаливое сражение. Не было сказано ни слова. Наконец дворецкий опустил глаза и, пробормотав что-то себе под нос, сплюнул, как змея, плюющаяся ядом, и, сойдя с крыльца, направился к каретному сараю. Минуту спустя Николас услышал, как он моет из шланга машину.

Мальчик повернулся к своему защитнику, но Хосе, если и вышел победителем в этой битве характеров, не слишком демонстрировал свой триумф. Напротив, он стал еще угрюмее, и вдруг резко спросил:

— Амиго, твой отец вернется сегодня?

— Нет. Он вернется не раньше, чем завтра.

— И ты хочешь остаться здесь в доме сегодня ночью?

— Нет, нет, Хосе! Только не это! Ты же не оставишь меня здесь?

Хосе, не отвечая, уставился в землю, потом посмотрел на Николаса, и взгляд его выражал любовь и растерянность одновременно.

— Мне очень нелегко, Нико. Мне не нужны неприятности. Да, я не могу… Но и оставить тебя здесь с этим пикаро[8] не могу тоже!

— Спасибо, спасибо тебе, Хосе!

Его благодарность не вызвала у Хосе ответной радости, и довольно резко он сказал:

— Хватит. Сегодня работы больше не будет. Ты пойдешь ко мне.

Глава 11

Где живет Хосе, Николас не знал. Достаточно и того, что теперь они вместе идут в город, с каждым шагом удаляясь от Гарсиа и Casa Breza. От этого его настроение моментально улучшилось, и все страдания были забыты. Он беззаботно болтал обо всем, что приходило в голову, прерываясь, чтобы указать на что-либо необычное: черно-желтую птицу, странный цветок на обочине, оранжевый парус в далекой бухте. Хосе же был погружен в свои мысли. Выйдя на площадь, он направился к широкому лестничному маршу, ведущему к церкви, окрашенной розовой штукатуркой.

— Подожди здесь, Нико.

— Куда ты?

— Туда, где я бываю не часто. — Хосе улыбнулся уголком рта. — Думаю, сегодня самое время туда зайти.

— Я с тобой!

Поколебавшись, Хосе пожал плечами и довольно неохотно повел его по длинной пологой лестнице со стертыми ступенями.

Церковь поразила Николаса своей уходящей в полумрак высотой, заполненной странным мускусным запахом. Потолок возносился раскрашенными выступами, а из многочисленных ниш по сторонам зала тянулся дымок от горящих свечей. К одной из ниш и приблизился Хосе, перекрестившись, он опустился на колени и в неожиданно согбенной позе стоял перед стеклом, украшенным позолоченными сердцами, за которым на фоне красного бархата виднелась красивая фигурка полуженщины-полуребенка в синем — самом настоящем — платье и в крошечной золотой короне с драгоценными камнями. Хосе оставался коленопреклоненным всего несколько секунд, а затем, выпрямившись, бросил в ящик монетку и зажег свечу в подставке с чашечками из красного стекла.

 На улице Николас, почувствовав нежелание Хосе обсуждать свои действия, тем не менее, со смущением понял, что поводом к ним послужил некоторым образом он сам, и выпалил:

— Я заплачу за свечку, Хосе!