Испанские повести и рассказы - [214]

Спускаясь вниз по крутому откосу, «людоед» все больше распалялся гневом и, цедя сквозь зубы ругательства, подстегивал кнутом «преподобных». Бедные животные понуро плелись, опустив морды почти до самой земли.

Проклятое солнце! Настоящий кровопийца! Ну погоди! Придет «грозный час», бедняки и с тобой сведут счеты. Зимой небось носу не кажет из-за облаков, так что у рабочих коченеют руки и ноги; того и гляди сверзишься с лесов или угодишь под колеса повозки. А теперь, летом, ишь как рассиялось, когда его не просят! Печет себе да печет, словно хочет всю мадридскую бедноту изжарить, как цыплят на вертеле. Подлый лицемер! Небось тех, кто валяется на модных пляжах, оно так не допекает!

И вспомнив прочитанное недавно в газете сообщение о смерти трех андалусских жнецов от солнечного удара, Пепе принялся грозить солнцу кулаком, тщетно пытаясь взглянуть на него в упор: «Убийца! Реакционер! Жаль, что нелегко будет к тебе дотянуться, когда пробьет наконец „грозный час“».

Добравшись до товарной станции, Пепе остановился передохнуть. Он снял картуз, утер потное лицо ладонью и, усевшись в тени, окинул глазом проделанный путь. Ну и пекло! С ужасом подумал он о возвращении: каково-то будет ему тащиться в гору под отвесными лучами солнца, нещадно погоняя изнемогающих от зноя мулов! Не бог весть как далеко до дома, но сейчас он не согласился бы повернуть, поджидай его у ворот сарая хоть сам папский нунций. И знай он даже, что, вернувшись, немедленно накличет на головы богачей «грозный час», он и тогда еще подумал бы, взобраться ли по косогору в такую жару.

— Ну ладно! Довольно побасенок — и за работу!

С этими словами Пепе приподнял крышку большой плетеной корзины, привязанной к передку повозки, чтобы достать веревки, которые он припас для работы. Но его мозолистая ладонь вдруг наткнулась на мягкий живой комочек с коготками.

Загрубевшими пальцами Пепе вытащил из корзины белого котенка, а тот отчаянно барахтался и отбивался лапками, поджав от страха хвост и так жалобно мяукая, словно просил пощады.

Проклятая кошка! Мало того, что она превратила в хлев его двор, она еще завладела его повозкой. Засунула в корзину свое потомство, чтобы укрыть от солнца! Нет, эта последняя капля переполнила чашу его терпения! Заграбастав волосатыми ручищами всех пятерых котят, «людоед» швырнул их себе под ноги. Сейчас он их растопчет, черт побери! Провалиться ему на этом месте, если он не сделает из них яичницу!

Ругая на чем свет стоит несчастных котят, «людоед» достал из-за пояса цветастый платок, расстелил его на земле, положил сверху мохнатую мяукающую кучку и, завязав концы платка узлом, пошел с ним в гору, оставив внизу повозку.

Бегом пустился он по раскаленной дороге, задыхаясь и низко пригибая голову под палящими лучами солнца. А ведь за минуту до этого он божился, что не станет взбираться на гору даже ради папского нунция!

Он, верно, задумал что-то ужасное, и злорадное предвкушение мести придало ему силы. Не хочет ли он залезть как можно выше и швырнуть котят вниз с самой вершины холма?

Но нет, он направился к дому. В воротах его встретила белая кошка, — радостно подпрыгивая, она тыкалась носом в тугой узелок, где барахтались и пищали ее котята.

— Бери, негодница, — сказал «людоед», задыхаясь от жары и усталости, — получай своих гаденышей! На первый раз я тебе прощаю: ты ведь животное и не знаешь, с кем имеешь дело. Но в другой раз… смотри у меня, плохо тебе тогда придется!

Больше он не мог вымолвить ни слова: проклятия так и распирали его. Повернувшись спиной к кошке, «людоед» снова побежал вниз к своей повозке, призывая всех дьяволов преисподней на голову солнца, заклятого врага бедняков.

И хотя жара все усиливалась, бедному «людоеду» показалось, будто на него повеяло свежестью.

«Заяц» Пер. М. Абезгауз

— В этой газете, — сказал Перес приятелям, сидевшим с ним за столиком в кафе, — я только что прочел о смерти знакомого человека. Мне довелось повстречаться с ним всего лишь раз, во встреча эта надолго сохранилась в моей памяти. Да, необыкновенный был человек!

Я познакомился с ним однажды ночью в почтовом поезде Валенсия — Мадрид. У меня было место в вагоне первого класса; мой единственный попутчик сошел в Альбасете, и я остался один в купе; накануне ночью я плохо спал и теперь, взглянув на серые подушки диванчика, с наслаждением потянулся: все они в моем распоряжении! Устроюсь поудобнее и отлично высплюсь до Алькасара де Сан-Хуан!

Я задернул зеленую занавеску у лампы, и купе погрузилось в мягкий полумрак. Укрывшись пледом, я лег на спину и вытянулся во весь рост, с блаженным сознанием, что никого не потревожу.

Поезд шея по равнинам Ламанчи, пустынным и безотрадным. Станции попадались редко. Паровоз набирал скорость, и вагон качался и скрипел, точно старый дилижанс. Меня встряхивало и бросало из стороны в сторону, бахрома подушек крутилась, как в вихре, подпрыгивали на багажных сетках чемоданы, дрожали стекла в оконных переплетах, а снизу доносился оглушительный скрежет старого железа — лязг колес и тормозов.

По по мере того как глаза мои слипались, я улавливал в этих звуках новые оттенки, и то мне казалось, будто я качаюсь на волнах, то грезилось, что вновь вернулось раннее детство и меня баюкает чей-то хриплый голос.