Испанские повести и рассказы - [213]

Соседи, вынужденные и днем н ночью выслушивать неиссякаемый поток отборной ругани, не знали, как избавиться от извозчика. Они обратились было к старому скопидому, который жил в первом этаже и, за неимением других охотников, сдавал Пепе каретный сарай.

— Стоит ли обращать внимание на такие пустяки, сеньоры, — отвечал тот. — Ведь он ломовой извозчик, его ремесло не требует хороших манер. На язык он остер, что верно, то верно, но человек честный и платит всегда в срок. Будьте же к нему снисходительны, сеньоры!

Жену проклятого сквернослова жалел весь дом.

— Что вы! — возражала она со смехом. — С чего вы взяли, что мне от него достается? Добрей моего муженька никого на свете нет. Пошуметь он любит, но это еще полбеды, ведь недаром говорится: в тихом омуте черти водятся. Сердце у него золотое. И в рот лишнего не берет. Ну, бывает выпьет рюмочку, чтобы согреться, но торчать весь день у стойки, как другие бездельники, — это уж нет, избави боже! Пепе отдает мне всю выручку, ни сентимо себе не оставляет, — даром, что у меня нет детей, а ему так хотелось бы иметь ребятишек!

Но бедной женщине никого не удавалось убедить в доброте мужа. Достаточно только взглянуть на этого урода. Ну и рожа! На каторге и то не всегда такую сыщешь! Жилистый, приземистый, руки и грудь волосатые, как у обезьяны, лицо медно-красное, в шишках и глубоких морщинах, глаза налиты кровью, нос приплюснутый, весь в угрях и багровых разводах, а из ноздрей торчит жесткая щетина, точно иглы ежа, засевшего в черепе, где у всех, как известно, помещается мозг.

Для него не было ничего святого. Своих кормильцев-мулов он звал не иначе как «преподобными», а в часы досуга усаживался у ворот сарая и вслух по складам читал свои любимые газеты — самые возмутительные листки, которые только издавались в Мадриде. При этом его зычный бас доносился до верхних этажей, и обитательницы их с ужасом косились на газету, словно на бочку с динамитом.

И этот человек, столь жаждавший переворотов, мечтавший о «грозном часе», по иронии судьбы жил в квартале, именовавшемся «Тихим».

Случайная стычка его жены с соседской прислугой выводила Пепе из себя. Проклятья сыпались тогда, как из бездонной бочки: он грозил подняться наверх и свернуть шеи всем жильцам, а дом поджечь. Стоило капле воды упасть на него с балкона, как из зачумленной его пасти вылетала мрачная вереница опороченных святых под аккомпанемент устрашающих предсказаний.

— Придет день, — кричал он, — когда все встанет на свое место: бедняки окажутся наверху, как им и положено быть, а богачи — внизу.

Ненависть извозчика распространялась, впрочем, только на взрослых. Если же мимо него пробегал какой-нибудь мальчишка, Пепе улыбался, широко разевая рот, как людоед из детской сказки, и тянулся погладить сорванца своей огромной лапой.

Словно дав зарок не оставлять никого в покое, Пепе привязывался даже к бездомной кошке, что добывала себе пропитание набегами на кухни и кладовки. (Жильцы терпели ее лишь потому, что она избавляла их от крыс и мышей.)

Окотившись, эта бродяжка в белой шелковой шубке вздумала, точно в насмешку, поселиться со своим потомством прямо под окнами Пепе.

Надо было послушать, какую лавину ругани обрушил на ее голову извозчик! Да разве у него тут хлев, чтобы всякая тварь пачкала его двор своими ублюдками? Когда-нибудь он обозлится не на шутку, и тогда этой, твари не поздоровится: вон об ту стену размозжит он голову и ей и ее отродью!

«Людоед» орал и по сто раз на день угрожал кошке страшной карой, а котята между тем спокойно дремали в углу двора, сбившись в пушистый черно-рыжий клубок, или поглядывали на извозчика и хором мяукали в ответ на все угрозы; глаза их светились холодным фосфорическим блеском.

Ну и лето в тот год выдалось! Работы мало, а тут еще эта адская жарища. Она портила настроение Пепе и доводила до кипения котел с проклятиями, которые извергались стремительно, как лава.

Люди «со средствами», видите ли, благоденствуют в Биаррице и Сан-Себастьяне, освежая свою шкуру в море, а он должен жариться в этом пекле. Хоть бы море вышло из берегов и поглотило всех этих паразитов! Разъезжают по курортам, а ты из-за них сидишь без работы. Целых два дня повозку не запрягал! Если так будет продолжаться, придется сожрать «преподобных» с вареной картошкой или наложить руку на «домашнюю птицу», — так Пепе окрестил кошку с котятами.

Как-то в августе, часов в одиннадцать утра, Пепе предстояло перевезти с Южного вокзала мебель.

Проклятая жара! На небе ни облачка, солнце печет невыносимо, кажется, искры из стен домов высекает, а плиты тротуаров чуть не плавятся.

— Но, но, любезные! Что тебе здесь нужно, негодница? — Погоняя мулов, извозчик отшвырнул ногой кошку, которая, жалобно мяукая, так и лезла под колеса.

— Да что, черт возьми, тебе тут понадобилось? Брысь, а то раздавлю!

И, словно делая доброе дело, он так огрел бедняжку кнутом, что она с жалобным визгом забилась в угол.

Поработай-ка в этакую жару! Куда ни глянешь, солнце бьет в глаза, Земля горит, ветер такой раскаленный, будто весь Мадрид охвачен пламенем, пыль обжигает лицо, язык и глотка пересохли, а мухи, ошалев от зноя, ползают по губам и лезут в поисках прохлады в пасть задыхающихся мулов.