Испанские повести и рассказы - [212]

Уж он сам его зарядит, — это ведь его давнишний дружок! Старые руки уже не дрожали. Вот сюда надо насыпать пороху целую пригоршню, не жалея! Затем нащипать пыжей — любая веревка годится. Пять-шесть пуль помельче, горсточку дроби да еще картечи подсыпать и хорошенько забить все это пыжом. Не разорвало бы ружье от эдакого дьявольского заряда — ну да ничего, бог милостив!

Итак, Сенто сказал жене, что в эту ночь пришла его очередь поливать поля. Ничего не заподозрив, она спозаранку улеглась с детьми спать, а Сенто, выйдя из дому и хорошенько заперев за собой дверь, при свете звезд увидел под смоковницей старика соседа, который проверял заряд.

Старик хотел дать Сенто последние наставления, чтобы тот, упаси бог, не промахнулся. Надо целиться прямо в шесток печи и спокойно ждать. Когда негодяи нагнутся и полезут за «подкидышем» — пали! Проще простого — сумеет и ребенок.

По совету старика Сенто укрылся в кустах герани, что росли перед домом. Тяжелое ружье покоилось на тростниковой изгороди, глядя прямо в отверстие печи. Промахнуться невозможно. Главное — спокойствие и вовремя спустить курок. Ну, с богом, сосед! Ему лично эти дела очень по вкусу, но у него ведь внуки, да и легче выпутываться одному из таких передряг.

И старик удалился крадучись, как человек, привыкший обходить дозором уэрту, выслеживая врага на каждой тропинке.

Сенто казалось, что он совсем один на свете, что единственные живые существа на бескрайней равнине, вздрагивающей под дыханием бриза, — он и те, что должны прийти. Ох, хоть бы они не пришли! Ружье позвякивало в развилке изгороди. Сенто дрожал — не от холода, от страха. Что сказал бы старик, будь он сейчас здесь? Ноги Сенто касались глиняной стены дома, и когда бедняга подумал, что по ту сторону спят Пепета и трое беззащитных малышей, сердце его вновь наполнилось яростью.

В воздухе загудело, словно далеко, очень далеко раздался в вышине голос певчего: пробило девять часов на колокольне Мигелете. И опять тишина. Только где-то вдалеке слышен скрип телеги да от хутора к хутору несется заливистый лай собак. В соседней канаве квакают лягушки; время от времени то жаба, то водяная крыса глухо шлепается с берега в камыши…

Снова бьет колокол… Сенто считает удары, чтобы преодолеть сонное оцепенение, в которое повергает его неподвижность ожидания. Уже одиннадцать! Может, они не придут? Может, бог смягчил их сердца?

Лягушки неожиданно смолкли. На тропинке показались две неясные тени, которые Сенто принял сперва за огромных собак. Но тени выпрямились: это были люди, они крались пригнувшись, чуть не ползком.

— Они, — пробормотал Сенто, и зубы его застучали от страха.

Пришельцы воровато оглядывались по сторонам, словно боясь, что их застигнут врасплох. Они подошли к изгороди, внимательно осмотрели ее, потом приложились ухом к замочной скважине. Два раза они прошли совсем близко от Сенто, но распознать их он не мог. Где уж тут? Закутаны в плащи с головы до пят, только ружья торчат из-под полы!

Опасность придала мужества Сенто. Это, верно, те самые, что убили Гафарро. Промахнешься — пощады от них не жди, бить надо наверняка!

Вот они уже у печки. Один наклонился и стал шарить внутри руками — отличная мишень, прямо под выстрел встал! Но ведь их двое…

На лбу Сенто выступил холодный пот, сердце сжалось от страха. Если он убьет одного, то, совсем безоружный, попадет в лапы к другому. Если же он даст им уйти несолоно хлебавши, они в отместку подожгут его дом.

К счастью, тот, что стоял на страже, выведенный из себя медлительностью товарища, решил прийти ему на помощь. Их тела слились в одну темную массу, загородив от Сенто отверстие печи. Вот так удача! Держись, Сенто! Спускай скорее курок!

Страшный грохот всполошил всю уэрту; крики, лай собак, беготня… Ворох искр ослепил Сенто, лицо его обожгло огнем… ружье отлетело в сторону, и крестьянин изо всех сил замахал руками, словно желая убедиться, что они целы. «Дружка» разорвало, вот оно что!..

Около печи ничего не было видно. Успели, верно, удрать. Теперь надо поскорее уходить самому, пока цел. Но в это время дверь дома отворилась, и показалась Пепета, в нижней юбке, с ночником в руке. Выстрел разбудил ее, и она вскочила с постели в смертельной тревоге за мужа.

Красноватое трепещущее пламя ночника осветило печь. На земле подле нее, крест-накрест, лежали, один поверх другого, два человека; они были настолько слиты, точно невидимый клинок пронзил их и кровью спаял друг с другом.

Нет, Сенто не промахнулся. Старое ружье уложило на месте сразу двоих.

И когда Сенто и Пепета, замирая от ужаса и любопытства, осветили лица убитых, они отпрянули с возгласом изумления.

То были дядюшка Батист — алькальд, и его верный альгвасил Сигро.

Уэрта лишилась своих властей, но зато обрела спокойствие.

«Людоед» Пер. М. Абезгауз

Этого ломового извозчика — сущего черта — знал весь Тихий квартал: вечно он пугал людей своими криками и бешеным щелканьем бича.

Дурной его славе способствовали обитатели большого дома, в подвале которого он жил. Не человек, а чудовище, и ругатель, каких мало. А еще пишут в газетах, будто полиция сажает за сквернословие! Да этот Пепе заслужил, чтоб ему отрезали язык, а глотку залили расплавленным свинцом, как в добрые старые времена святой инквизиции. Ведь он не щадит ни людей, ни самого господа бога! И святцы-то наизусть выучил, чтоб сподручнее было ругаться! Как разозлится на своих мулов да взмахнет кнутом, так только держись: помянет всех святых, даже самых захудалых, и всех грязью обольет! Словом, ужасный человек! А самое скверное, что все уличные мальчишки сбегаются послушать этого виртуоза брани и восторгаются его неистощимой фантазией, когда он не столько кнутом, сколько языком погоняет своих упрямых животных.