Испанские поэты XX века - [44]

II

Вот пашни лоскутками бурой шерсти,

сад, пчельник; между пепельных утесов,

на клочьях темной зелени белея,

пасется стадо мериносов.

Все это на Аркадию похоже

из снов, какие в детстве снятся.

Вдали, на придорожных тополях,

негибкие еще, как бы курятся

зеленым паром ветки — это листья.

А по краям и склонам балок

оделась белым цветом ежевика,

и голубеют крапинки фиалок.

III

Холмисто поле, и дороги

неторопливых путников скрывают;

лишь вдалеке на серых мулах

фигурки их плебейские всплывают

под тучами и пятнами ложатся

на золотистый холст заката.

Но если поглядеть вокруг с горы,

со скал, где в гнездах прячутся орлята, —

там, под обвалом стали и кармина,

на серебре долин свинец холмов,

и все обрамлено лиловой сьеррой

под шапкой розовеющих снегов.

IV

На сумеречном небе силуэты…

Начало осени. В одной упряжке

два медленных вола бредут по склону

холма; их головы, черны и тяжки,

пригнулись под ярмом. Между их шей

сплетенная из тростника и дрока

корзина — колыбель младенца.

За упряжью, склонившись одиноко,

идет крестьянин, а за ним жена

в распахнутые борозды бросает

отсвечивающие семена.

Под тучей, глыбящейся, пламенея,

в зеленом сумраке заката, тени

становятся все у́же и длиннее.

V

Снег. Дверь трактира приоткрыта в поле.

За нею видно пламя очага

и котелок, где закипает олья.

А над полями все метет пурга.

Январский ветер, злобный и унылый,

пытается скрутить в бараний рог

снег, падающий, словно на могилу,

на белизну равнины и дорог.

Седой старик, покашливая глухо

и сгорбившись, сидит перед огнем.

Порой вздыхая, сучит шерсть старуха,

с ней рядом внучка занята шитьем.

Был сын у стариков, пастух; пустился

он в дальний путь однажды, да в пургу

ночной порой с тропы, наверно, сбился,

и сьерра погребла его в снегу.

У очага пустует табуретка.

Лоб старика в морщинах — как кора

древесная, — а меж бровей отметка,

похожая на след от топора.

Старуха смотрит в поле, словно сына

заслышав приближающийся шаг.

Но и дорога и поля пустынны.

Метель не унимается никак.

А девочка, обкусывая нитки,

перед собой вдруг видит вешний луг:

гудят шмели, белеют маргаритки

и слышен щебет птиц и смех подруг.

VI

Сория, где зимы хмуры,

голова Эстремадуры.

Над Дуэро спят старинной

серой крепости руины.

Город с ветхими стенами,

с почерневшими домами!

Мертвый город феодалов,

егерей, солдат, порталов

со щитами,

ста фамилий благородных;

город тощих и голодных

псов с поджатыми хвостами,

что снуют по закоулкам

сонным,

а ночами вторят гулким

завыванием воронам.

Вот часы на консистории

бьют. И снова ночь безгласна.

Дочь земли кастильской, Сория,

под луной ты так прекрасна!

VII

Посеребренные холмы,

лиловый скальник, пепельные глыбы,

через которые Дуэро чертит

свои лукообразные изгибы,

плешины сьерры, белые дороги,

дубы нагие, тополя в низине,

вдоль побережья, вечера земли

воинственной и сокровенной, ныне

вы — грусть моя, которая и есть

любовь, вы у меня в груди, поля

сорийские, где скал не перечесть,

где словно спят в преддверии зимы

утесов пепельные глыбы,

посеребренные холмы.

VIII

Вновь в золоте я вижу тополя

дорогой, что идет над берегами

Дуэро, от Сан-Поло к Сан-Сатурьо^{51},

за древними сорийскими стенами,

оплотом

земли кастильской против Арагона.

Речные тополя — подует ветер,

и зазвучат сухие кроны,

аккомпанируя волне.

Я вижу на стволах клейменых

инициалы — это имена,

и цифры — даты встреч влюбленных.

Вчера лишь, тополя любви, вы пели,

наполненные соловьями,

а завтра, словно лира, изогнетесь

под пряными весенними ветрами.

Вас, тополя, глядящие в Дуэро,

который волны медленные катит,

я в сердце уношу, и вы со мной

пребудете, покуда жизни хватит.

IX

Со мною, Сория, твои поля,

тишь вечеров и синий контур сьерры,

речные тополя — зеленый сон

твоей земли, земли скупой и серой,

и острая, щемящая тоска

старинных башен, улочек пустынных.

Навек все это в душу мне запало.

Иль поднялось из недр ее глубинных?

Народ Нумансии^{52}, хранящий бога,

как христиане первые хранили,

пусть солнца свет твою омоет душу

и радость даст тебе и изобилье.

ЗЕМЛЯ АЛЬВАРГОНСАЛЕСА >{53} Перевод О. Савича

Поэту Хуану Рамону Хименесу

I

Альваргонсалес, хозяин

усадьбы средних размеров

(по общим понятьям — достаток,

по здешним — богатство сверх меры),

совсем молодым в Берланге^{54}

на ярмарке в праздник влюбился

и в первый же год знакомства

на избранной им женился.

Была их свадьба роскошной;

кто видел ее, не забудет,

а после в своей деревне

устроил он праздник людям:

волынки, бубны и флейта,

гитары разных фасонов,

фейерверк на манер валенсийский

и танцы, как в Арагоне.

II

Был счастлив Альваргонсалес,

любя свою землю душевно.

От брака три сына родились,

а это — богатство в деревне.

Когда подросли, приставил

он старшего к огороду,

второго — к своим мериносам,

а младшего церкви отдал.

III

У Каина много крови

наследует пахарей племя,

и зависть в крестьянском доме

раздоров посеяла семя.

Женились два старших сына:

от снох вражду и обиды

увидел Альваргонсалес,

внучат еще не увидев.

Для алчности деревенской

наследство и смерть неразлучны

тому, что имеют, не рады,

а жаждут того, что получат.

Любви церковная мудрость

не вызвала в младшем сыне, —

красивых девушек страстно

он предпочитал латыни,

и рясу он сбросил, уехал

в заморский край за удачей.

Мать слезы лила: в завещанье

отец ему долю назначил.