Испанские и португальские поэты — жертвы инквизиции - [16]

Не ведая ее грядущей славы,

На жертву новую со всех сторон

Бросается и гневно оскорбляет,

Но каждым оскорбленьем прославляет.

Грохочут кандалы, гремит ограда,

Визжат затворы сих железных врат,

Уже потряс приговоренных стадо

Внезапный лязг, и некий смертных хлад

Оледенил в их жилах кровь, и рада

Та сволочь, что обслуживает ад.

По-разному в этот миг неотвратимый

Взволнованы казнящий и казнимый.

По гробовой палестре[116], под конвоем,

На муку доблестного повели

Борца, чье появленье перед строем

Приветствуют стенанием вдали

Отверженные, чуждые обоим

Мирам, забыв и неба и земли

Далекий свет в изгнании тюремном,

Упрятанные в сумраке подземном.

И. Аб

Два полюса, Атланты небосвода[117],

Обрушатся всей тяжестью высот,

Кров мирозданья и колонны входа

Низринутся во прах и в бездну вод;

Сиявшей Сферы светоч, вся природа

Во мраке туч теряют свой оплот,

Завоет море, и стада тритонов

Прочь бросятся от гнева сих Неронов.

Во мрачной яме, в мерзостной темнице,

В земном аду неисчислимых бед,

Где мертвецы еще живут в гробнице,

Где даже ясный ум впадает в бред, —

Жизнь горестно идет к своей границе,

Но стойкость тем сильней, чем злей запрет,

И противостоит всех волн прибою

Скала, упершись в небосвод главою.

В пергаменты перо уже вписало

Безвинной жертве смертный приговор,

По дьявольским уставам трибунала,

По праву сих тупых и темных свор.

Но кровь пролить святошам не пристало.

И, чтоб прикрыть безумство и позор,

Они отпустят жертву[118]без боязни

И светской власти выдадут для казни.

О трибунал, виновник преступленья!

Да поразит тебя небесный гром!

Свои подлоги и свои решенья

Подписываешь ты чужим пером,

Из яда хладного творишь каменья

И лицемерно прячешь свой сором,

Под рясой руки всех твоих Неронов,

Законников без правды и законов.

Приходит день и с пышным ритуалом

Тиранство выставляют напоказ,

И всех на праздник радостным сигналом

Сзывает труб громоподобный глас,

А чтобы весь народ рукоплескал им,

Чтобы триумф восторгом всех потряс,

Даруют отпущенье прегрешений

Собравшимся на торжество сожжений.

Театр богатый должен здесь открыться:

Здесь погребение погибших слав,

Великих дел позорная гробница,

Языческой жестокости устав.

Войска выводит Марс, их вереница

Идет, всю площадь блеском лат убрав,

Дабы придать ей роскоши дешевой

В слепых очах сей черни бестолковой.

Сквозь путаницу переходов длинных

В театр великой смерти он вступил,

Где безнадежно вся толпа невинных

Стояла, будто выходцы могил.

Там восседал синклит монахов чинных,

Среди своих вооруженных сил,

А там, на троне, вся гордыня Рима,

Тупою чернию боготворима.

Медь высшей пробы, твердости мерило,

На медленном огне испытан он,

Как медный бык жестокого Перила[119].

Страшнейшей казнью будет он казнен.

Дивясь, луна свой взор в него вперила,

Затмился перед чудом небосклон,

Исчез и свет под черным покрывалом.

Мир погребен во мраке небывалом.

Но чье перо, чей голос лебединый,

Рисунок, стих и цвет, и звук, и строй,—

Хотя бы Апеллесовы[120]картины

Или Орфея[121]плектрон[122]золотой,—

Не осквернят алмазной сей вершины[123]

Бессмертию ненужной похвалой?

апрасен будет труд земных стремлений,

Когда их не внушит небесный гений.

Антонио Энрикес Гомес (Antonio Enriquez Gomez) 1600—1662

«А! Сеньор Энрикес! Я видел, как вас сожгли в изображении, в Севилье».

Разговор происходил в Амстердаме.

Энрикес расхохотался. Ему удалось бежать от инквизиции, из Севильи во Францию: в 1636 году он отрекся от католичества, в 1660 году был заочно приговорен к сожжению.

Капитан испанского флота, королевский советник, сын маррана, Антонио Энрикес Гомес или Энрикес Пac вынужден был прожить часть жизни в изгнании, главным образом во Франции, где и вышло большинство его сочинений.

«Ты наверно удивишься, что сия книга отпечатана в чужой стране, — упоминает он в своих “Моральных академиях муз”. — Объяснит это тебе элегия, сочиненная мною о моем скитании, если не добровольном, то вынужденном, и если не вынужденном, то вызванном теми, кто, отравляя государство, продает вместо противоядия — яд. Не хочу оправдываться, затемняя уверенность моего разума, — хочу быть уверенным, что живу в оправдании моей истины; если кровь Сенеки обессмертила добродетель его, уверяю тебя, что и моя, не взывая о мщении, обессмертит меня, наперекор всем Неронам».

Перегруженные отвлеченными терминами, стихи Энрикеса, образцы философической поэзии, свидетельствуют об эрудиции автора. Как философ эпохи Возрождения он восходит к грекам. Как поэт он находится под прямым влиянием своих современников — Кальдерона де ла Барка и Гонгоры. Отзвуки Кальдерона слышатся и в переведенном нами отрывке из «Странника», напоминающем монолог Сехизмундо из драмы «Жизнь есть сон». Отзвуки Гонгоры — в сонетах и эпических поэмах. Основное чувство Энрикеса — спокойное разочарование, строгая горечь. Он не чужд и сатиры.

«Если в тебе вызовет смех нелепость сего дурно управляемого века, — говорит он, — плачь в моей элегии с Гераклитом; а если опечалит тебя нищета, беспомощная в своей добродетели, и богатство, без оной царящее на троне, — смейся в моей элегии с Демокритом!»

Исходя опять-таки из греческой философии в своем «Пифагоровом веке», Энрикес создает превращения одной души в разные тела, показывая целую галерею типов: честолюбца, клеветника, лицемера, гордеца, жулика, дворянина. Кроме того, ему принадлежат двадцать две комедии