Исландские сказки - [15]

— Ничего я тебе не дам, — сказала она. — Кто знает, может, вы побогаче нас будете.

Ребенок повторил свою просьбу, тогда хозяйка разгневалась еще пуще и так сильно толкнула ребенка, что сломала ему руку, а миска покатилась по полу. Ребенок поднял здоровой рукой миску и ушел весь в слезах. Больше о поступках хозяйки ничего не известно. Когда обитатели хутора вернулись из церкви домой, они нашли ее на полу с переломанными костями, всю в ссадинах и кровоподтеках. Она успела только рассказать про ребенка и про то, как она его встретила, и умерла. Все в доме было перевернуто вверх дном, переломано и побито, а еда выброшена. И с тех пор уже никто не осмеливался оставаться на этом хуторе в рождественскую ночь.

А про Хельгу следует сказать, что через несколько лет она уехала в Скаульхольт[6] и там вскоре вышла замуж за епископа. Однако кто именно был тогда епископом в Скаульхольте, ничего не говорится. На свою свадьбу Хельга надела платье, подаренное аульвой, все им восхищались, но больше всего понравился пояс, потому что такого драгоценного пояса никто никогда не видывал. Удача всю жизнь не покидала Хельгу, она жила долго и счастливо. А больше про нее ничего не рассказывают.

(перевод Любови Горлиной)

Перекрёсток (Krossgötur, JÁ I. 118)

Некоторые рассказывают, что есть перекрёстки, например, в горах или на возвышенностях, с которых видно четыре церкви. Существует старое верование, связанное с тем, когда кто-то проводит рождественскую ночь под открытым небом. Ведь именно тогда меняются года, и даже сегодня люди считают свой возраст по рождественским ночам, и, к примеру, того считают пятнадцатилетним, кто прожил 15 рождественских ночей. Позднее начало года перенесли на ночь с 31 декабря на 1 января.

Когда человек сядет на перекрёстке, со всех сторон придут аульвы, соберутся вокруг человека и попросят его пойти с ними, но их нельзя слушаться. Тогда они принесут различные сокровища, золото и серебро, одежду, еду и питьё, но брать ничего нельзя. Придут туда эльфийки в образе матери или сестры этого человека и попросят его пойти с ними, и будут пробоваться другие хитрости.

Но едва рассветёт, человек должен встать и сказать:

— Слава богу, день уж вовсю!

Тогда все аульвы исчезнут, а все эти эльфийские богатства останутся, и можно забрать их себе. Но если человек ответит или примет приглашение аульвов, то он будет околдован, обезумеет и больше никогда не станет обращать внимание на людей.

Так случилось с человеком, которого звали Фуси. Он сидел снаружи в рождественскую ночь и долго терпел, пока не пришла эльфийка с большим куском сала и не предложила ему откусить. Фуси взглянул и сказал то, что позднее стало поговоркой:

— От сала я никогда не отказывался.

Затем он укусил этого сала, околдовался и сошёл с ума.

(перевод Тимофея Ермолаева)

Кто нашёл ножницы? (Hver fann skærin?, SN)

Если в доме внезапно пропала какая-нибудь вещь, а потом отыскалась в неожиданном месте, считается, что эту вещь на время брали у жильцов альвы. Следующий сюжет — типичный пример такой ситуации. Рассказчица не говорит прямо, кто нашёл пропажу, но для слушателя или читателя, хорошо знакомого с исландским фольклором, ответ на этот вопрос однозначен.

(из сборника Сигурда Нордаля. Информант — Гвюдфинна Торстейнсдоттир)

Это случилось, когда я была хозяйкой на хуторе Брюнаквамм в Вопнафьорде. Тогда со мной жила моя мать, Раннвейг Сигфусдоттир с хутора Скьёграстадир. Однажды зимой 1920-го года моя мать, как обычно, сидела на своей кровати и латала башмаки. При ней лежали её ножницы и другие инструменты, которые она, как водится у старых женщин, тщательно берегла. В самый разгар работы ей случилось протянуть руку к ножницам — и тут она обнаруживает, что они исчезли.

Она ищет везде вокруг себя, но ножниц не находит. Ей стали помогать искать, но сколько бы ни рылись в самой кровати и возле неё, ножницы так и не нашлись.

Считать, будто ножницы могли утащить дети, было нельзя: ребёнок на хуторе в ту пору был только один, и тот ещё едва-едва научился ходить, тем более, тогда этот ребёнок спал, так что обвинить его в этой пропаже было невозможно. После этого ножницы ещё несколько раз искали повсюду, но напрасно. Со временем эта потеря мало-помалу забылась.

По весне, когда настало время генеральной уборки, мама попросила нас, тех, кто работал с ней, глядеть в оба: вдруг её ножницы где-нибудь обнаружатся. Надо ли говорить, что из бадстовы вынесли каждую вещь, чтобы выстирать или проветрить на солнышке. Матрасы из кроватей вынесли к ручью и постирали, каждую досточку в бадстове выскоблили добела с песком и мылом, а под конец ополоснули чистой водой. А ножницы всё не отыскивались. И вот в один прекрасный день в начале июля мать с сестрой мыли шерсть в речке Ховсау, протекающей чуть ниже нашего туна. Все домочадцы, кроме меня, отлучились, няньку и ту куда-то услали с хутора. — Младенец лежал в маленькой колыбельке, поставленной на двуспальную кровать, и не ворочался. Мой старший ребёнок сидел на телячьей шкуре, которую я постелила на пол, вынимал из корзиночки свои игрушки и раскладывал вокруг себя. Я сидела одна в передней части бадстовы, работала и поглядывала на детей; двери были открыты, но я загородила дверной проём чемоданом, чтоб ребёнок наверняка не ушёл из дома.