Ислам в политике нацистской Германии (1939–1945) - [9]
Фетвы шейх-уль-ислама опирались на необычную концепцию джихада. На протяжении исламской истории значение этого термина всегда было крайне разнообразным, простираясь от интеллектуальной рефлексии до военного конфликта с неверными[58]. Существовала влиятельная традиция, разделяющая «малый джихад» (аль-джихад аль-асгар) – борьбу с оружием в руках против неверных, и «великий джихад» (аль-джихад аль-акбар) – борьбу верующего с самим собой, со своими пороками. Что любопытно, стамбульские фетвы не следовали этой интерпретации, объявив войны с врагами султана «великим джихадом».
Более того, по сравнению с прежними объявлениями священной войны, султанский указ был теологически нетрадиционным (хотя и не беспрецедентным), поскольку он призывал к избирательному джихаду, направленному только против британцев, французов, черногорцев, сербов и русских, но не против христианских союзников Османской империи – Германии и Австро-Венгрии. Таким образом, это не была религиозная война в классическом смысле, противопоставляющая «правоверных» и «неверных». Поскольку только Великобритания, Франция, Россия, Сербия и Черногория вступили в противостояние с исламским халифатом, именно их предлагалось считать врагами ислама. В фетвах заявлялось, что долг всех мусульман, остающихся подданными этих держав, требует вести джихад против своих господ – а участие в боевых действиях против союзников халифа (османского султана), напротив, объявлялось великим грехом.
Хотя провозглашение священной войны можно считать элементом османской политики панисламизма, которую Порта вела со времен Абдул-Хамида II ради поддержания единства своей разнородной империи и завоевания поддержки за рубежом, немецкие офицеры и исламоведы были непосредственно вовлечены в разработку плана джихада[59]. Фактически именно немцы подтолкнули османов провозгласить священную войну в 1914 году[60]. В Берлине эта схема обсуждалась довольно давно. Еще в разгар июльского кризиса, предшествовавшего объявлению войны, Вильгельм II произнес свою знаменитую реплику о «воспламенении» исламского мира. Гельмут фон Мольтке, начальник Генерального штаба, формально подтвердил идею в своем августовском меморандуме, приказав «пробудить исламский фанатизм» на мусульманских территориях противников Германии.
В октябре 1914 года, когда турки еще не вступили в войну, Макс фон Оппенгейм разработал 136-страничный стратегический документ под названием «Меморандум о революционизировании исламских территорий наших врагов» (Denkschrift betreffend die Revolutionierung der islamischen Gebiete unserer Feinde). После того как будет заключен военный союз между немцами и османами, говорилось в документе, в мусульманских районах колоний и окраинных территорий враждебных держав нужно будет спровоцировать беспорядки[61]. Внутренние районы противников надлежит дестабилизировать – чтобы оттянуть на подавление беспорядков войска с фронта. «Призыв к священной войне» должен прозвучать незамедлительно после того, как Турция вступит в войну,– настаивал Оппенгейм. Ученый называл ислам «важнейшим оружием», которое может стать «решающим для успеха в войне». Кроме того, Оппенгейм сделал ряд конкретных предложений. Религиозное восстание следует спровоцировать в Индии, подкрепив его контрабандным немецким вооружением; Кавказ нужно сделать очагом мусульманского бунта; Египет необходимо завоевать; военнопленных-мусульман из колониальных частей Антанты надо обхаживать и мобилизовать на войну против бывших господ. Время для «восстания ислама» назрело,– утверждал ученый.
Как и до войны, немецкие ученые и эксперты сыграли значительную роль в инструментализации ислама. Эрнст Йекк, молодой немецкий политолог, интересующийся Турцией (в 1948 году он станет одним из основателей Института Ближнего Востока при Колумбийском университете), уже в августе 1914 года изложил сценарий, в котором объявление джихада османами мобилизует силы «панислама» – как ожидалось, они с «разрушительной ненавистью» обратятся против британского и французского владычества «от Индии до Марокко»[62]. Хартман тоже писал аналогичные тексты во время войны, агитируя за использование ислама в стратегических целях[63]. Осенью 1914 года, после начала конфликта, но до того, как Османская империя вступила в войну, Карл Генрих Беккер, тогда профессор в Бонне, опубликовал брошюру Deutschland und der Islam («Германия и ислам»)[64]. Ислам – это ахиллесова пята России, Англии и Франции, объяснял Беккер. В течение многих десятилетий Берлин считал эту религию «фактором международной политики». Благодаря своим довоенным усилиям кайзеровская Германия стала другом ислама, и теперь Берлин должен воспользоваться этим статусом. Союз с Константинополем невозможен без ислама, который в ходе войны может стать «обстоятельством наибольшего значения»[65]. Хотя использование религиозных чувств в политических целях не предрешит исход конфликта, оно будет в значительной мере способствовать военным усилиям. Известнейший голландский исламовед Христиан Снук-Хюргронье, негодуя, обвинил своих немецких коллег, в первую очередь Беккера и Хартмана, в раздувании религиозной ненависти
