Искусство жить (с)нами - [32]

Сначала вполне ответственно пытались играть в футбол, по всем надлежащим правилам. Выбрали судью, наметили ворота, но после двух удалений с поля, судейская неприкосновенность была опорочена кучей снежков. В итоге было решено играть в неведомую мне игру, в которой нужно было просто поделиться на четыре команды и стараться удержать в своих руках мяч как можно дольше, пасуя его «своим людям». Со временем игра перекочевала в лес, где некоторые ловкачи умудрялись залезать с мячом на деревья, где оттуда их сбивали обстрелом из снежков. А когда обстрел удавался, и с дерева прямо в сугроб валился обладатель меча, по спящему хвойном лесу эхом разносилось бурное ликование.

Когда в возрасте семнадцати лет Я приехал в Москву, меня на пару недель свалила душевная хандра, думаю, такое со всеми бывает. Я впервые почувствовал себя так далеко от дома, так далеко от матери, так далеко от прошлого и так близко от своих воспоминаний. Никогда ещё мне не приходилось так часто и с такой сладостью прокручивать у себя в голове воспоминания о своём раннем детстве. Пришло осознание времени и возраста, Я понял, что самое страшное во времени. Со временем нельзя пережить снова того, что упущено, нельзя пережить то, что теперь не по возрасту. В жизни многое не по возрасту, слишком многое. И нет для человека радости больше, чем получить то, с потерей чего он смирился.

Щёки налились алым цветом и, как обожженные, горели от мороза. Ладони под промокшими перчатками всё сложнее и сложнее было сжимать в кулаки, а о наличии пальцев на ногах Я и вовсе уже забыл, так как их и не чувствовал. О, это непередаваемое чувство, когда в тридцатиградусный мороз вся верхняя одежда промокла от растаявшего снега, а нижнюю можно смело выжимать от собственного пота.

Я жадно вдыхаю ртом глотки чистого воздуха, но никак не могу надышаться, ибо всё горло и добрая половина лёгких как будто обнесены тонкой коркой инея. Каждая клеточка кожи хочет кричать от холода, но разожжённый морозом и движением внутренний огонь заставлял гореть всё тело изнутри.

Спрятавшись за большое дерево, чтобы отдышаться, Я закрываю глаза и сажусь на снег. Ведь стоит только прикрыть уши руками и услышать: «Миру, иди домой!», «Да мам! Сейчас иду!». Стоит только встать и пойти домой. Снять в прихожей мокрые сапоги вместе с носками, тут же у порога скинуть куртку, подбежать к горячей батарее, засунуть в неё окоченелые ладошки и так стоять, думая: «Блин, нужно быстрее куртку у порога убрать, а то мамка ругать будет». Приходишь в прихожую, а куртку мама уже убрала и чай горячий на кухне налила с вареньем малиновым.

— Мама… — вырвалось из меня сквозь темноту.

— Ты чего, Миру? — Светлый положил мне руку на плечо так внезапно, что Я не вольно вздрогнул. — Что глаза красные? В глаз что-то попало?

— Да… в глаз… шишка попала.

— Да, точно, шишка, — он мгновение помолчал. — Ты пожрать не хочешь? А то Я, как волк, голодный.

— Да, хочу, пошли.

Кухня в этом доме находилась в самом дальнем углу. Ковров там не было, но зато на стенах имелись очень красивые, вышитые вручную гобелены. На одном из таких гобеленов был изображён очень большой золотой олень, стоящий в пышных снегах. Он был настолько большим, что человек в полный рост не дотягивался бы и до его бедра. Олень нёс в своей пасти огонь. Пламя обжигало ему нёбо, и кровь, стекающая с его рта, крупными густыми каплями капала на голову бородатого мужика, стоящего перед ним на коленях. В левой руке мужик сжимал зимнюю шапку, а правую поднёс ко лбу, собиравшись перекреститься. Кровь стекает по его лохматым волосам, а взгляд его с благоговением смотрит на оленя. По-хорошему, от такой картины аппетиту стоило было и поубавится, но, как ни странно, ничего подобного за собой Я не заметил. Не было ни чувства отвращения к мужику, измазанному кровью, ни жалости к страдающему оленю. Было просто спокойствие и жуткий голод после продолжительных игр на морозе.

Все гости расселись за длинный деревянный стол, который был уже накрыт разными яствами. На столе стояла двадцать одна тарелка с красным борщом из свеклы, несколько больших горшков с варёной картошкой, под тающим кусочком сливочного масла, покрошенной сверху укропом, разная нарезка, но вот мяса не на столе, не в борще Я не наблюдал. Девочка в зеленом сарафане, имя которой было Лада, поставила на стол два больших кувшина с компотом.

— Ребят, вы тогда сами себе нальёте. Хорошо? — сказала она и присела на место скраю скамьи. Все присутствующие тут же почти хором с восхищёнными голосами завопили:

— Спасибо Ладочка!

А та махнула рукой, отпивая из большой красной кружки сладкий чай.

По своей рассеянности Я засмотрелся на гобелены и пропустил тот момент, когда все занимали себе места. Обернувшись, Я взглядом начал рыскать по головам в поиске Светлого, но тот уже нашёл себе место между Артуром и какой-то черноволосой девчонкой с большим круглым кулоном на груди. Под мой рыскающий взгляд попала Лада, она смотрела на меня, жуя сладкий пряник. Секунду она смотрела мне в глаза, потом жестом показала на место рядом с собой, мол, «Садись сюда». Я повиновался и занял указанное место.