Искусство воскрешения - [28]

— Вообразите, сеньор, там я в четыре раза больше стану получать, чем на этом проклятом прииске. В довершение всего нам из-за забастовки на площади играть запретили. А где ж еще? Да и инструменты почти все — собственность компании. Хорошо еще хоть горн мой.

Христос из Эльки учтиво и дружелюбно выслушал влюбленных, убедился в их совершеннолетии — «мне двадцать один месяц назад исполнилось», «а мне уже все двадцать три, совсем старый», — без проволочек благословил их и во имя Пресвятого Предвечного Отца соединил в браке, покуда смерть их не разлучит.

— Да не развяжет никто здесь, на Земле, то, что Он связует на небесах.

Пожелал им всех благ в начинающейся новой жизни, пусть только не забывают любить и уважать друг друга в горе и радости, в болезни и здравии, во времена тучных коров и тощих коров. И, само собой, согласно буквальному истолкованию Писания, велел поскорее отправляться и размножаться по всей Земле без всяких там угрызений — ни нравственных, ни научных, ни религиозных.

— Идите и занимайтесь этим от всего сердца и без жеманства, — провозгласил он торжественно и радостно.

Юные влюбленные удалились счастливые-пресчастливые.

Все глядели им вслед. Кто-то рядом с Магаленой Меркадо заметил, что они ни на минуту не перестают облизывать друг друга взглядами, липкими, как коровьи языки. Магалена Меркадо вздохнула и возразила, да нет же, взгляд у них — точь-в-точь как у женихов и невест со свадебных открыток.

14

Доминго Сарате Вега, известный всем как Христос из Эльки, сначала проповедовал в деревнях и на хуторах родной провинции, утешал скорбящих, ободрял беззащитных и исцелял больных одной силой мысли, такой вот природный дар послал мне Господь Чудотворный, Радетель Мира, Царь Царей, тот самый, что на своем земном пути превращал воду в вино, очищал прокаженных, помазывал грязью очи слепцов, и прозревали, изгонял бесов, воскрешал мертвых, приумножал хлеба и рыб и преспокойно гулял по воде. Ибо всемогущ Отец наш, пребывающий ныне на небесах, провозглашал он, и глаза его горели нездешней верой. Обойдя всю провинцию Кокимбо, напророчив мор и глад в самом ближайшем времени — «я, братья и сестры, и без газет знаю, что творится в мире и что нас ждет», — и за свои пророчества побывав несколько раз в кутузке, одним февральским вечером 1931 года отправился в столицу, как и обещал в проповедях и интервью местной прессе. При огромном стечении народа, пришедшего проводить его на вокзал, не забывайте о родном крае, Учитель, он сел в поезд «Меридиан Север-Юг» и с ним — кучка оборванцев, самых первых апостолов, сопровождавших его на долгом пути служения. Провинциальные газеты и радиостанции, которые уже давно гонялись за ним и высмеивали за нищенскую наружность и бредовую мысль, будто он преемник Иисуса из Назарета, раструбили, что чокнутый из Эльки едет в столицу, потому что наивно надеется удостоиться аудиенций его превосходительства господина Президента и его высокопреосвященства архиепископа Сантьяжского и испросить у них ради исполнения обета, данного Отцу Небесному, позволения отправиться в Рим, чтобы побеседовать с самим верховным понтификом. Если верить статьям и радиопередачам, Христос из Эльки неоднократно подчеркивал, что не собирается клянчить у сильных мира сего денег на паломничество, ничего подобного. Ему это ни к чему. Отец Предвечный, Господь Всемогущий, Царь Воинств в своей бесконечной мудрости откроет ему, каким путем лучше следовать и какими способами исполнить им назначенное. Перед лицом своих последователей и всех верующих страны — а заодно пусть убедятся безбожники, маловеры и вшивые еретики — он клянется, что ни с кого не получает ни сентаво, тем паче с властей, все равно каких — исполнительных, законодательных, судебных или полицейских, горячо твердил он, ибо это извратило бы истинный смысл его земной миссии и свело пророчества и наставления к низкопробной торговле. Меньше всего ему хочется, чтобы братья и сестры, особенно нуждающиеся, приняли его за одного из торговцев христианским учением, каких несть числа в городах и на путях земных. Я же — лишь тот, кто я есть, вещал он в приступе мистицизма, ничтожнейший из агнцев Божиих, посланный на Землю творить добро и утешать скорбящих и вернуть в мир блаженство, прежде чем небеса окрасятся кровью и с четырех пределов вострубят трубы Страшного суда, и ждать этого недолго, смейтесь, смейтесь, злорадные, ужо вам. «Паси овец моих», — в видениях наказал ему Отец Небесный. Вот он и пасет, стережет, наставляет. И потому готов отправиться с благой вестью в самые малые поселения, затерянные на просторах родины, проповедовать на все четыре стороны, хоть в горах, хоть в центральной долине, хоть на море. Наивдохновеннейшие проповеди произносил он, пожалуй, не на широких площадях, не с амвонов, не в огромных залах, а на пыльных углах безымянных местечек, где всех слушателей бывало — пара задремавших пьяниц да стайка лупоглазых босоногих сосунков. Так что единственная цель его паломничества в Святой Город — заключить конкордат, дабы примирить доктрину Церкви с его собственными постулатами. И все же погоня за сенсациями превратила его путь в столицу в событие, за которым, словно за похождениями какой-нибудь кинозвезды, следила вся страна. На перронах всех станций, где поезд останавливался, ликующие толпы встречали его, потрясая медальонами и распятиями, и пели осанну Святому Агнцу. Творилась самая натуральная массовая истерия. Если поезд проезжал через селение днем, его ждали с чилийскими флагами, оркестрами и транспарантами «Добро пожаловать!»; если ночью — люди на платформе зажигали тысячи свечей, распевали гимны и перебирали четки. На каждом полустанке Христу из Эльки приходилось высовываться из окошка, чтобы народ видел его, а он мог бы протянуть руку и дотронуться до макушек младенцев, до культей увечных, до пустых глазниц слепцов и благословить именем Отца Небесного море простых людей, лобызавших рукава его туники и с волнением и плачем просивших о чудесах, спасите моего мужа, он у меня от цирроза помирает, сеньор Христос, зовут Росауро Рохас Рохас, он, конечно, горький пьяница, но я его все равно люблю, восьмерых деток с ним прижила. И на каждом перроне ему совали кульки с караваями хлеба, с орехами, бутылки с киселем и всяческую снедь на дорожку. Не хватало еще Учителю голодать. И вместе с едой передавали десятки криво накарябанных писем, в которых наивно просили о чудесах, о невероятных исцелениях и неисполнимых денежных вспомоществованиях, чтобы купить махонький участочек, подвернулся по дешевке, а я ведь всю жизнь гол как сокол, сеньор Христос. И когда, хрипло присвистнув, локомотив трогался в тучах сажи и клубах пара и звенел в бронзовый колокол, словно церковь на колесах, люди, сбиваясь с ног, бежали вслед за поездом, и размахивали шляпами и белыми платками, и кричали добрые напутствия, чтобы в столичных делах Христу улыбалась удача. Кое-где на вокзалах устраивали такую давку и неразбериху, что людское море выплескивалось за оцепление карабинеров, которым помогали пожарные, Красный Крест и бойскауты, и тогда Христу из Эльки ничего не оставалось, кроме как подобрать подол и при помощи апостолов и прочих пассажиров выбраться на крышу вагона. Оттуда он направо и налево благословлял собравшихся, а те ликовали и бесновались так, словно к ним приехал кандидат в президенты. Он радовался каждому случаю поделиться изречениями, советами и здравыми помыслами на благо Человечества — «все мы братья и сестры, чада единого Отца Небесного!»; «древо плодами познается!»; «Бог есть любовь, благодать и владычество, благословен Он и творение Его!» — но и не забывал с непоколебимой убежденностью предостерегать: конец времен близится, братья и сестры, пора готовиться. «Покайтесь сейчас, ибо после все будет плач и скрежет зубовный!» — грохотал он, воздев руки к небу, а кудлатая черная шевелюра и плащ лиловой тафты бились на ветру открытых перронов. В день его приезда в столицу вокзал Мапочо запрудило людьми до отказа. Хотя, по данным властей, собралось там не более трех тысяч человек, радиоведущие, заходясь, будто припадочные, тараторили, семь тысяч, вы не ослышались, дорогие слушатели, повторяю, от семи до десяти тысяч человек находится в настоящий момент на вокзале, с самого рассвета они ждут в надежде увидеть, потрогать и испросить чудесной милости у сумасброда, который направляется к нам из долин Эльки. И даром что все эти ожидавшие — в большинстве своем служанки, безработные и новобранцы в увольнении — видели его раньше только на газетных и журнальных фотографиях, вера их была безгранична, и они нисколько не сомневались, что к ним едет богоизбранный, блаженный, трижды святой; и качая вопящих младенцев, и стараясь не потерять уцепившихся за юбки старших, и толкая коляски и каталки с больными, самые истовые — а везде и всегда истовее всех были женщины — воодушевленно подтверждали, да, сеньор журналист, конечно, чистая правда, он в самом деле исцелял неизлечимых и творил разные чудеса во всех селениях, через которые проезжал. Но толпа не дождалась. По приказу правительства — «в сговоре с высшими церковными властями, нечего и сомневаться», вспоминал он много лет спустя — на станции Юнгай, последней перед Сантьяго, двое карабинеров без всяких объяснений задержали Христа из Эльки и сняли с поезда, не дав апостолам сообразить, что происходит, и подавив сопротивление прочих пассажиров, которые, напротив, всё отлично поняли и принялись возмущаться, почему, черт побери, полиция в этой стране не ловит преступников, а придирается к честным и порядочным людям. И вот, значит, карабинеры вывели меня из поезда и посадили не в полицейскую машину, а в автомобиль с обычным номером, чтобы не вызывать подозрений и чтобы народ не взбунтовался при виде такой несправедливости. Его отвезли в Седьмой комиссариат, где со мной обращались уважительно и достойно, а другого отношения от Чилийских карабинеров, о которых могу отзываться лишь с благодарностью и восхищением, я никогда и не видал. После краткого допроса и выяснения личных данных меня под конвоем доставили не абы куда, а прямиком в здание Министерства здравоохранения. Несмотря на замалчивание, слух об аресте Христа распространился со скоростью пожара, проник на все радиостанции, и Министерство здравоохранения окружило скопище возмущенных, которые оглушительным маршем прошли по городу от вокзала. Настоящий политический митинг протеста, написали на следующий день газеты, только вместо стягов и плакатов с названиями партий и именами кандидатов люди несли распятия, четки, медальоны и тающие свечи и скандировали не речовки против правительства, а «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся», моля у небес немедленного освобождения проповедника-северянина. Многие женщины, отмечала пресса, в особенности пожилые, рыдали и целовали фотографии Христа из Эльки, вырезанные из журналов. И все же его не отпустили. Впоследствии сообщалось, что в помещениях Министерства здравоохранения его подвергла всесторонним обследованиям медицинская комиссия, возглавляемая знаменитым доктором Умберто Пачеко, начальником Отделения душевных болезней, который в интервью рассказывал следующее: пока его осматривали, проповедник времени не терял и старался обратить весь консилиум в свою веру посредством путаных богословских речей, мешая при этом высоколобые цитаты из Хайдеггера и евангельские стихи с несусветными глупостями, к примеру, ртом дышать дурно, братья и сестры, морскую пищу можно вкушать лишь в самом крайнем случае, а на людях подобает сплевывать в платок и ни в коем разе не на землю. И вот после долгих расспросов, проверок и бесед с докторами, собаку съевшими на шизофрении, и профессорами всякой учености и философии, которые донимали меня даже на латыни и прочих мертвых языках, мне, Доминго Сарате Веге, более известному как Христос из Эльки, — подумать только, до чего могут дойти беззакония земные, — поставили диагноз «хроническое бредовое расстройство с проявлениями мистического бреда» и отправили в Приют Воздержания, где определили в крыло тихих больных. Там меня продержали пять с половиной месяцев.