Искусство воскрешения - [18]

И все же любой из нас, вошкинцев, мог засвидетельствовать, что Магалена Меркадо куда благочестивее любой ханжи из худосочной католической общины. Она прибегала к покаянию и постилась дважды в неделю, ежеутренне и ежевечерне преклоняла колени в молитве Святой Деве и обладала таким безграничным великодушием и любовью к ближнему, что единственная из всего поселка приютила несчастного безумца дона Анонимо, когда компания вышвырнула его на улицу без выходного пособия.

Она выделила ему место в том уголке дома, где его не беспокоили ежедневные хождения клиентов туда-сюда, ухаживала за ним, когда он простужался, лечила раны на голове, причиненные камнями из мальчишеских рогаток, и укусы бродячих псов, которые иногда нападали на него в пампе. По выходным подравнивала ему бороду и стирала запыленные обноски, достойные робинзона пустыни. Накануне праздников — особенно церковных — ставила его в цинковый ушат, хорошенько терла импортным мылом, окатывала из ведра, вычесывала вшей (пока он не стал брить голову наголо) тем же костяным гребешком, которым каждый вечер пользовалась для этой цели сама, делала пробор и умащала бриллиантином — хоть сейчас отправляй на танцы в Клуб служащих. Юродивый без единого слова — меланхоличный мотивчик захлебывался под струйкой воды из ведра — покорно и тихо, словно беспризорная зверушка, ждал, пока его приведут в порядок.

Магалена Меркадо так пеклась о бедолаге, что кумушки в очередях в пульперию стали судачить, мол, «богородицына потаскуха», добрая душа, не только привечает и кормит Дурачка-с-Помелом, но и, не поверите, кума, Господи, помилуй нас, грешных, раз в месяц дает ему «вставить свечку в подсвечник».

— Нет, вы только представьте.

— Это ж какой сердобольной надо быть.

— А я о чем, дорогуша.

Под вечер Магалена Меркадо покрывала голову черной шелковой мантильей и, покачивая бедрами, словно киноартистка, отправлялась за покупками. Поселок только и ждал этого зрелища: неугомонные матери семейств возмущенно высовывались из окон и долго шушукались, мол, хватает же некоторым наглости расхаживать тут в разгар дня, будто так и надо, ишь ты, а с виду и мухи не обидит; ребятишки, раскрыв рты, в восторге бежали за нею следом — красавица всегда дарила им сласти и картинки со святыми, которые можно сменять у друга на те, что раздает священник, а все мужчины, рабочие и служащие, холостые и женатые, здоровались с ней и учтиво снимали шляпы, галантно уступали дорогу на перекрестках, открывали двери магазинов и пропускали без очереди в кино или в пульперию.

Обитатели холостяцкого барака, самые верные прихожане Магалены Меркадо, обожали ее, будто святую покровительницу. Мало того что в деле ей не было равных, — когда у кого-то не хватало на кружку пива, на курево или мексиканскую картину с песнями и сценами крестьянской жизни, она одалживала сколько надо, и не переживайте, милый станочник, вот получку получите и вернете. А если в день получки у рабочего с компанией не сходились счета, она запросто обслуживала его в долг, тщательно записывая каждый раз в «мою большую тетрадь», бухгалтерскую книгу от щедрот дона Тавито, престарелого писаря.

Полное имя последнего было Густаво Колодро. Он степенно носил пастеровскую бородку и шляпу с большими полями. На спине топорщился маленький горб, делавший его похожим на грустного шута. В минуты досуга он либо сидел на площади — всегда на одной и той же скамейке и в одной позе: нога на ногу, руки сложены на коленях, туловище чуть вывернуто, чтобы горб не мешал откинуться на спинку. — либо сочинял стихи в духе Беккера[17], буколические опусы, которые с чахоточной меланхолией декламировал на каждом артистическом вечере в поселке. Разумеется, как и большинство мужчин в Вошке, дон Тавито был без памяти влюблен в Магалену Меркадо. Злые языки утверждали, что всю жизнь злополучный приказчик только и любил, что продажных девиц, ибо никто больше не соглашался обнимать и ласкать его безобразное тело, и всем им читал любовные стихи и рассказывал вечную историю про веточки шалфея.

Магалена Меркадо не стала исключением.

И ей однажды вечером — «полным белых тучек, словно алюминиевых рыбок», по образному выражению поэта, — после того как «возлечь» с нею («Я пришел возлечь с вами», — всякий раз молвил он, входя в дом), дон Тавито поведал, почему блудниц называют шалавами. История так понравилась Магалене Меркадо, что она тоже стала пересказывать ее каждому встречному и поперечному:

— В стародавние времена, сударь, на двери домов терпимости вешали веточку шалфея — от слова «шалфей» слово «шалава» и происходит.

Считалось, что шалфей приносит удачу, привлекает людей состоятельных и отпугивает нежеланных гостей.

Позже Магалена Меркадо выяснила из брошюр Христа из Эльки, что листочки шалфея, если их приложить к вискам, превосходно помогают от головной боли.

Ее беспримерное человеколюбие достигло вовсе уж недосягаемых вершин через несколько дней после объявления забастовки. Она явилась в волнующееся профсоюзное собрание и попросила слова. Слово ей дали, и с умопомрачительными интонациями томной наложницы (дону Тавито в ее голосе слышалось пение скрипок) она заявила, что желает поддержать трудящихся товарищей в нелегком деле стачки и, по образу достопочтенных сеньор, устроивших общий котел, чтобы никто в лагере не голодал, намерена организовать своего рода «общий котел любви» на все время противостояния с властями. Посему холостые трудящиеся товарищи, буде пожелают, могут всегда заглянуть к ней и спокойно отвести душу в долг, правда, обязуясь, сразу же по удовлетворении приисковым начальством их требований, выплатить ей с учетом повышения жалованья.