Искусство терять - [75]

Квартира Стефана, двухкомнатная мансарда под самой крышей близ арки Страсбург-Сен-Дени, идеальна для студента. Для трех парней в поисках приключений она малость тесновата. Жара в ней невыносимая. Ребята ходят пригнувшись и трогают рукой балки, чтобы убедиться, что они на достаточном расстоянии от их голов. Книги высовываются из-под кровати, где хранит их Стефан. Душевая кабина — просто диковинка: она в чуланчике, выходящем в кухню. Нет ванной комнаты, чтобы укрыть ее от глаз. Дверь открывают, чтобы войти прямо под душ, и так же выходят, нет тамбура, где можно завернуться в полотенце. Троица мало-помалу привыкает к этому странному расположению, вынуждающему их выходить нагишом на глаза тому, кто варит кофе или сливает спагетти. Они даже в чем-то рады случаю показать друг другу свою наготу, одновременно стесняясь ее и гордясь ею. Выставление напоказ — закамуфлированное стыдливостью — их еще мальчишеских ягодиц и уже мужских причиндалов сродни клятве в дружбе. Впервые они сталкиваются с наготой другого, именно другого, не братьев и сестер, которые суть плоть от плоти и, стало быть, свое продолжение, не девушек, которые суть территория завоевания и притворства за неимением знания дела, а просто с инаковостью, на которую можно смотреть и перед которой можно показываться, сознавая, что происходит что-то важное, что такое доверие им предстоит разделять нечасто, а в нежном соревновании нет ничего плохого. Жиль и Франсуа посмеиваются над обрезанным пенисом Хамида. Он в ответ издевается над их бесполезной крайней плотью, висящей как унылая труба.

Перед отъездом в Италию Стефан оставил им список адресов: кафе, рестораны, штаб-квартиры ассоциаций, где встречаются друзья, все центры политических дебатов. Он не знает, что, окончив лицей и избавившись от ощущения учебы как тюрьмы, трое ребят стали — вдруг — меньше интересоваться ниспровержением общества. Они все же ходят туда — хотя бы просто увидеть других людей, а не только туристов, заполонивших Париж летом и уродующих его каскетками и фотоаппаратами, как жир застит черты лица. Хамид и Жиль ревнуют Франсуа, который всем пожимает руки и усиленно делает вид — для них, — что он здесь свой человек. Они обнаружили, что анонимность большого города, даруя им освобождение, при этом парадоксально требует иметь такие места, куда можно приходить и чувствовать себя своим.

В компаниях, оставшихся летом от дискуссионных групп, городских ассоциаций, племен сквоттеров и профсоюзных собраний, они и проводят каникулы, а в промежутках пьют пиво на террасах и играют в футбол в парках, где сторожа свистят им и гоняют, но без особого энтузиазма из-за жары. Они проводят несколько никчемных вечеров со студентом-мифоманом, которого встретили на скамейке где-то на Монпарнасе, он обещает познакомить их с Бурдьё [62], а потом исчезает в переходах метро «Барбес» одной особенно душной ночью. Они клеят парижанок, потому что это парижанки, но, заговаривая с ними, не могут не извиняться за то, что живут в никому неизвестном департаменте Орн. Они часто добавляют себе лет, чтобы не признаваться друзьям Стефана, что еще ходили в коллеж в мае 68-го, когда те захватили Сорбонну, ломали мостовые в Латинском квартале, горланили у Одеона, а теперь заполонили аллеи и скамейки Венсенского леса. Они помогают устроить барбекю в общежитии для рабочих-иммигрантов в пригороде и становятся свидетелями спора, которого не понимают, о месте религии в организации «Симад» [63]. Это название, всплывшее впервые за десять лет, ненадолго возвращает Хамида к палаткам, шатающимся под трамонтаной, ко временам, когда во время раздачи пищи он стоял по другую сторону стола. Он теряется, но слабо и упрямо улыбается миру, который кружится вокруг него и вовлекает в хоровод с теми, кто протягивает тарелки, они, я, они, я… Хорошенькая волонтерка гуманитарной ассоциации усаживает его на пластиковый стул. Он не разжимает губ — еще расплывшихся в бледной улыбке, — и она говорит за двоих. Он засыпает на ее плече, а диспут продолжается поодаль. Назавтра он рассказывает Жилю и Франсуа: они с девушкой отошли в сторонку, чтобы… ну, вы понимаете — подмигивает, — и что он взял ее телефончик.

У друзей создается впечатление, что Хамид имеет большой успех. Стоит им попасть на вечеринку или в дискуссионную группу, как он первым оказывается в окружении девушек. Жиль и Франсуа бросают на него завистливые взгляды, недоумевая, что такое он им сказал. Сами они робеют перед столичными феминистками, не знают, как к ним подойти. Хамид же ищет их общества. Они, как и он, несут на себе дополнительный изъян в глазах общества, потому что женщины. Разговаривая с мужчинами о дискриминации и несправедливости, он часто видит, что те все-таки белые самцы: пусть они молоды, пусть пролетарии — но уже принадлежат к тем, кто доминирует в этом обществе. Они забывают, что с внешностью Хамида все не так. С девушками он понимающе рассуждает, они говорят о взглядах, которые сразу разоблачают: девушкам не нравятся слишком вызывающие взгляды на их груди, а ему — на его смуглую кожу. Говорят о невозможности замаскироваться перед врагом, хоть ненадолго, о том, что им хочется порой дезертировать с этой вымотавшей их войны. В редких случаях Хамид под занавес целует собеседницу в губы, но чаще дружеская рука гладит его по плечу, и это его вполне устраивает. Квартира слишком мала, философски думает он. Ложась втроем в спальне Стефана под открытой настежь форточкой, Жиль, Франсуа и он вызывают призраки девушек, шепотом повторяя их имена, и видят проскальзывающие в темноте прямо к ним улыбки и платья.