Искусство терять - [48]

Из разрезанных бидонов Али смастерил самодельную угольную печку. Она пахнет жженой краской, и дети кашляют. Все лучше, чем рядом, у Юнеса, бог весть какие химикаты были в его бидоне, но у него разит смертью каждый раз, когда он хочет погреться. Мужчины установили и жаровни на улице, чтобы можно было беседовать вне тесноты палаток и бараков.

Движение на аллеях, если смотреть сверху, — удивительное зрелище. Перемещаются только от огонька к огоньку, дрожащими блошиными скачками, потирая озябшие руки, вдыхая маленькими глоточками ледяной воздух, застревающий в горле. Слишком холодно, чтобы отходить далеко от огня. Подвижность ограничена, раздроблена остановками. Обитатели лагеря теперь общаются по насущной необходимости и стуча зубами: они не смотрят, кто сидит у огня. Если холод жалит слишком больно, то просто примыкают к ближайшему кругу, садятся плечом к плечу с незнакомцами и здороваются, только основательно прижавшись. Чтобы добраться до душа, наконец-то установленного на другом конце лагеря и почти всегда неисправного, Хамиду приходится сделать три остановки. Перед тем как покинуть палатку, он мысленно составляет список жаровен на своем пути: у Ахмеда, у медпункта, у вагонетки… Он бежит. Белый парок вырывается изо рта, такой густой, что, кажется, замедляет дыхание.

Снег под торопливыми шагами идущих быстро превращается в ледяную грязь, и она никак не желает отлипать от подошв.

Чтобы защитить детей от холода, Йема подкладывает в их обувь и под одежду газетные листы. Рвет что попадется под руку, и, может быть, среди этих публикаций, которые она не в силах понять, есть и несколько номеров «Каталанского рабочего», те, что Наима прочтет позже, в ходе своих поисков, — там призывают власти Ривезальта избавиться от «наемников» и «швали», нашедших приют в лагере. Слова мало волнуют Йему, ей нужна бумага. Проложенные достаточно толстыми слоями местные газеты не только защищают от укусов зимы, но и служат отличными щитами, позволяющими малышам бить друг дружку в живот, не сгибаясь от боли пополам. Драки сопровождаются глухим шорохом газетной бумаги и мстительными криками. Чтобы удостовериться, что Мэдрейк не разделит постыдную судьбу прокладки в его гадких галошах, Хамид тщательно прячет комиксы между слоями брезента под крышей палатки. Волшебник отсырел и покоробился, но, как может, противится зиме.

Весной, с концом морозов, территория каждого растет. Хамид снова бродит без цели и остановок, Кадер-волшебный-зайчик тоже взялся за свое и скачет, скачет, скачет. С палаток стаскивают полотнища брезента, из-за которых зимой дом казался луковицей, состоящей из одной кожуры.

Под теплым солнцем, в подсыхающей грязи лагерь вновь похож на лагерь. Когда Хамида и его семью отправили в Жук, во вновь открытое поселение на лесоразработки, до мальчика не сразу дошло, что они провели в Ривезальте восемь месяцев. Если не считать капризов погоды — ему кажется, что он прожил всего один день, длившийся бесконечность.

— Будешь доволен, — говорит ему один жандарм перед отъездом, — те места немного похожи на Кабилию.

• • •

В письмах префекта департамента Буш-дю-Рон, ксерокопии которых разыскала Наима, лагерь в Жуке называется «Домом Анны» в честь пастушки, ставшей святой, о которой она не нашла никакой информации. Созданный в 1948 году у берегов Дюранса и департаментального шоссе 96 для рабочих, рывших Провансальский канал, он принимал харки с 1963-го и — хотя официально и был тоже временным пристанищем — закрылся только в 1988-м.

Сегодня от него ничего не осталось. Вернувшись из Алжира, Наима захочет увидеть место, где ее отец провел почти два года, она поедет по автостраде А51, через мост Мирабо на старых опорах, которые были установлены в 1845 году, да так и стояли перед утесом Кантепердри, с двойными башенками и арками из бежевого камня, утончающимися с каждым этажом, красивыми и странными, словно элемент декорации, забытый Питером Джексоном после съемок «Властелина колец». Она увидит на месте лесного поселения только темно-зеленые ворота, запертые на цепь, а за ними лежит — она не понимает зачем — большой валун в пятнах ярко-розовой краски. Все бывшее поселение обнесено оградой. Наима пытается рассмотреть, что там за ней, но ей кажется, что дорога от ворот не ведет никуда, только в сосны и заросли. Справа от входа, между департаментальным шоссе и оградой, высится мемориал, воздвигнутый в 2012 году. Почти пятиметровый, мраморный, он представляет собой — я об этом где-то читала — дверь в восточном или псевдовосточном стиле. Издалека Наиме кажется, что он похож на гигантский дверной замок с рожками.

Ухватившись за прутья ворот, она пытается заглянуть за ограду. Металлическая решетка ходит ходуном и звенит, когда она лихорадочно трясет ее. Перебравшись на другую сторону, она идет прямо, все дальше, туда, где сосны. Ничего нет. Дорога кончилась. Наима продолжает путь по траве, поднимается на склон, поросший чахлыми деревцами. Наклоняясь к земле, раздвигая заросли и колючки, она находит следы прежней жизни: оторванную руку куклы, ставшую сероватой, клапаны от газовых баллонов, сливные трубы, торчащие из земли, — признаки отжившей цивилизации там, где в свои права вступила растительность.