Искусство терять - [46]

Уложив детей, взрослые пьют чай, приготовленный Йемой на старенькой спиртовке, и шепот их становится грустным.

— Я видел, как горят оливы, — говорит Мессауд.

Он проверяет, спят ли дети (Хамид крепко зажмуривается, притворяясь спящим), и показывает шрамы на запястьях, оставленные колючей проволокой самодельных наручников, укусы которых он терпел много недель.

Вновь прибывшие, как Мессауд, принесли новости с родины, облекающие в слова потаенные страхи. Они служат информационными бюллетенями тем, кто давно заключен здесь. Население бараков кучкуется вокруг того или иного человека, едва узнав, из какой он деревни или города.

— Ты не в курсе, что случилось с моим братом, Талеб?

— А Малика, ты должен ее знать, у нее была маленькая ферма на самом краю деревни, у перекрестка дорог. Не знаешь, что с ней?

— А дом еще стоит?

— Что они сделали с моим отцом?

Иногда звучат ответы, которые исцеляют:

— Я его видел, все хорошо.

Другие вызывают стоны:

— Его отправили на тунисскую границу, на разминирование.

(Это одна из кар, придуманных ФНО для предателей: разминировать голыми руками границы, которые французы буквально нашпиговали минами.)

А иногда к старым вопросам лишь добавляются новые.

• • •

Хамид весь вытянулся — от кончиков ног до пальцев руки, которая силится вырасти на несколько сантиметров, чтобы достать до яблока, он хочет дотянуться до своего десерта, пока его не выкинули из очереди. Если он создаст затор, его вытолкают, бедром, плечом, а то и просто подхватят под мышки и отставят подальше, как ребенка, а он ребенок и есть, как будто малорослый не бывает голодным, как будто пустое брюхо не пусто, если оно в маленьком тельце. Он ненавидит раздачу пищи, когда ему надо добыть еду не только себе, но и Кадеру и Далиле, которых мать поручает ему. Он старший брат, отвечает за младших и не может оплошать. Рука вытягивается еще на полсантиметра, и он чувствует под пальцами гладкий бок яблока. Увы — вместо того, чтобы схватить, он лишь отталкивает его.

— Держи, сынок.

Мужчина с очень смуглой кожей — почти негр, как зовет их Йема, которая за полвека во Франции так и не научится произносить слово хель (черный) без неодобрительной гримаски, — берет его за руку, раскрывает ладонь и кладет в нее яблоко.

— Хочешь еще одно?

Стоящий за длинным раздаточным столом молодой военный протестует: полагается по одному на каждого. Смуглый бросает на него такой взгляд, что тот мгновенно замолкает. Слова застряли в горле, он даже не успел осознать, что перестал говорить. Рука смуглого берет второе яблоко, потом третье, и никто не возражает. Он уводит Хамида от очереди и усаживает поодаль на чахлый газончик.

— Пока они будут думать, что подают нам милостыню, мы ничего не добьемся, — говорит он мальчику, или самому себе, или воображаемому собеседнику, а кому — Хамид может только догадываться. — То, что они нам дают, наше по праву. Надо, чтобы они это поняли. И мы тоже, мы должны быть в этом убеждены.

Хамид кусает яблоко и кивает.

— Сколько тебе лет, малыш?

— Я родился в год бобов, — отвечает Хамид.

Так он ответил в последний раз. Французов этот ответ не устраивает. Очень скоро он станет цифрами сообщать возраст, высчитанный исходя из даты рождения, хотя ничто не доказывает, что она верна, а не была вымышлена целиком и полностью, когда составлялись бумаги, сделавшие возможным бегство. Однако, пусть даже эта дата выдумана, возраст, который она позволяет назвать, больше нравится руми, чем истинная правда, которой они не понимают (в год чего?), и поэтому Хамид вскоре научится ее замалчивать.

Он радостно грызет яблоко, хотя мякоть у него мучнистая, подпорченная. Быстро доходит до сердцевины и вращает огрызок во рту, чтобы отделить малейшие кусочки мякоти, работая зубами и языком. Выплевывает только семечки и волокна. Смуглый смотрит на него, улыбаясь.

Хамид не понимает, почему Йема вдруг бросается к нему с криком, почему тащит его за ухо в палатку, охваченная гневом и страхом, дает ему пощечину, просит прощения, снова бьет, целует, трясет. Он не противится, ошарашенный, только мотаются во все стороны руки, ноги, голова. Далила принимается визжать, монотонно, на одной ноте, сперва с трудом повышая высоту крика, она держит эту ноту долго, чисто, это — сигнал тревоги тела-машины: когда девочка так визжит, она уже не ребенок, она — система выживания.

— Ты знаешь, кто этот человек? — спрашивает Йема Хамида, продолжая его трясти. — Знаешь?

Хамид уже отбивается, трясет головой, он ничего не знает, кроме того, что человек дал ему яблоко, — тут он понимает, что два других, которые он нес брату и сестре, выпали у него из кармана. Он хочет бежать на их поиски, но не может вырваться из рук матери.

— Никогда больше не подходи к нему! Слышишь?

— Но почему? — хнычет мальчик.

— Это не человек. Это пантера. Демон.

— Что он сделал?

— Все. Он сделал все, что бывает в кошмарах. Он из коммандо «Жорж» [45].

Три года назад демон, о котором говорит Йема, стоял в строю среди братьев по оружию и получал награду из рук генерала де Голля. Эту новость показали по всем каналам. Его уверяли, что он герой. Ему говорили, что он нужен Франции, что Франция скоро одержит победу и все прочее, что говорят во время войны, любой войны, тем, кто рискует головой. Слишком много раз произнесенные слова потускнели, однако демон еще верил в них. Он с энтузиазмом пожимал руки. Его благодарили, полунамеком, за готовность убивать и пытать, потому что коммандо «Жорж», несмотря на девиз «Изгнать нищету», изгонял-то в основном людей, которые в ней жили.