Искусство соблазна - [31]

Он огляделся с рассеянным видом, будто забыл, что собирался сделать, а затем, кажется, вспомнил и отступил.

Отступил — видимо, чтобы лучше рассмотреть дело рук своих. Из-под собственного колена она наблюдала за тем, как он отошел к подоконнику и уселся на него. Скрестив руки на груди, он склонил голову набок и с новой точки принялся критически обозревать стул с привязанной к нему Эммой.

— Вы знаете, — вдруг сказал он, — я ведь могу с вами сделать все, что угодно, все, что захочу, и вы ничем не можете мне помешать.

— Какое занятное наблюдение, — сказала Эмма, стараясь не показать, что боится.

— Избавьте меня от жалоб. До сих пор у вас это неплохо получалось.

Эмма замолчала, решив наконец внять совету Джона Такера и быть если не покорной, то хотя бы тихой.

Монт-Виляр рассмеялся. Он явно умел веселить себя сам, тренируя воображение.

— И что бы я с вами ни сделал, я всегда могу вас после этого сдать шерифу, и он вас арестует, даже если вы будете на меня жаловаться. — Монт-Виляр с сарказмом покачал головой и тоном, в котором был даже некий намек на сочувствие, произнес: — Таково несовершенство нашей судебной системы. Вся власть у тех, кто наделен властью. Я виконт, а вы никто. Мне нравится быть виконтом, — признался он. — Я вам об этом не говорил? Несмотря на все те неприятности, что мне пришлось разгребать в связи с получением титула, я все равно считаю, что игра стоит свеч.

Кстати, — добавил он неожиданно, — мне нравятся ваши панталоны.

Прекрасно, в довершение всего он решил высмеять ее нижнее белье. Панталоны ее были старыми и линялыми. Фланелевые теплые панталоны. Давай, Эмма, будь скромнее, забудь о достоинстве. Она зло смотрела на него, прикусив язык.

— Они такие ветхие, — продолжал виконт. — В чем состоит извечная загадка женщины? Может, в том, что намек всегда лучше, чем полное узнавание? Местами они так прохудились, что сквозь них можно что-то увидеть, а остальное дорисует воображение, не так ли?

— Ну уж нет. — Эмма заговорила прежде, чем поняла, что делает. — Я не дам себя унижать, крыса дохлая, ублюдок, жулик недоделанный...

— Ну, будет! — На этот раз он засмеялся громко. Оказалось, что он вовсе не меланхолик, просто поводы для веселья у него были своеобразные, такие не всегда под рукой. — Какой у вас замечательный вокабулярий! Вашей матушке о нем известно? — Он весь затрясся от хохота. Не мог остановиться. Хохотал, запрокинув голову, и даже шторы на окне заколыхались. «Нехороший смех, — подумала Эмма, — сатанинский».

— Чертово отродье, дырка от бублика, сын... Она и в самом деле все это произносит вслух? Наверное, да, ибо ее стул вдруг слегка приподнялся — по-видимому, он зацепил за нижнюю перекладину носком сапога.

— Сын виконта, — высокомерно произнес он, — и прошу об этом не забывать. У которого вы совершили кражу. И хочу, чтобы вы не заблуждались: отправить вас за это за решетку — перспектива, признаюсь, довольно приятная. Что я и сделаю. После того, как перекачаю через этот счет больше денег.

Она отчаянно затрясла головой.

— Нет, вы не должны! Вы не можете!

— Почему? Знаете, что в этой ситуации лучше всего: я даже не уверен, что делаю что-то плохое. — Он противно хохотнул. — Если они меня поймают, то что, по сути, могут мне предъявить? То, что я подписал свои

собственные чеки своей собственной подписью? То, что отправил чеки на депозит в филиал моего собственного банка? — Он беспомощно вскинул руки. И он явно развлекался. Сделав паузу, он, однако, повторил очень серьезно ту мысль, что высказывал по крайней мере уже раза три: — Конечно, если они кого-то поймают, то не меня, не так ли?

Эмма закрыла глаза, зажала язык между зубами, потом все же облизнула губы.

—Я... я все устрою. Я отдам вам то, что я взяла. В конце концов, ягненок не стоит таких неприятностей. — Слишком поздно она об этом подумала.

И тут, словно он не понял анекдота, виконт переспросил:

— Какой ягненок?

Взгляды их встретились. Ее зрачки расширились, как у Алисы, которая случайно попала в кроличью нору и начала падать в бесконечную пропасть.

И его глаза расширились. Он понял и отшатнулся от нее, словно из чувства гадливости. Руки его, до сих пор патетически сложенные на груди, повисли по обе стороны туловища как раз в тот момент, когда стул, лишенный поддержки, снова завалился на пол. Он вскочил на ноги. Наконец все прояснилось, словно молния озарила черную тучу.

— Вы овечья фермерша! Пятьдесят шесть фунтов! Я мог бы догадаться!

В гневе он бросился прямо к ней и, глядя на нее с высоты шести с чем-то футов, спросил:

— Почему вы не взяли те чертовы десять фунтов? Я не мог позволить себе пятьдесят, вы, дурочка деревенская...

— Еще как могли. Один ваш экипаж...

— Моего дяди. Я отобрал его у него. Он купил его на мои деньги и изобразил на нем мой герб. И оставил чуть ли не каждый пенни под арестом.

— Вы могли бы его продать.

— Мог бы. И ходил бы пешком. И уволил бы всех тех, кто с этим экипажем так или иначе занимается.

Эмма, неизменно в своем духе, не унималась и продолжала спорить, даже лежа привязанная к стулу на полу:

— Тогда как объяснить всю эту перестройку и обновление, что происходит у вас в доме?