Искусство соблазна - [3]

Вряд ли, впрочем, его порадует то, что предстоит увидеть. Если он не сочтет за труд провести подробную инспекцию, то заметит, что замок Данорд пришел в запустение. Хотя разве это имело значение? Надолго он все равно не задержится. До сих пор за ним не замечалось подобной привычки.

Эмма покачала головой, подумав об опасности, подстерегающей карету на узкой извилистой дороге, с обеих сторон обсаженной живой изгородью и обнесенной каменной стеной, сохранившейся еще со времен завоевания Британии римлянами. Новый виконт явно решил угробить себя, повторив в этом старого.

Похоже, Эмма мыслями своими нагнала беду, ибо со стороны кареты, внезапно накренившейся в клубе пыли, донеся крик — возница заорал кому-то во все горло. Следом послышался отчаянный скрип колес и скрежет металла о камень. И лишь потом Эмма расслышала отдаленный крик.

Не человека — животного. Слава Богу, подумала она, но при этом сердце ее упало. Ибо она узнала этот крик сразу — громкое, жалобное блеяние овцы.

Этот жалобный вопль стал громче — от того, верно, что стук колес и копыт затихал. Карета повторила изгиб дороги и, даже не притормозив, умчалась дальше. Но блеяние не смолкало — отчаянное, на высокой ноте. Нет, не овца — ягненок. Пронзительный крик брошенного ребенка.

Эмма бежала. Она даже не знала, когда бросилась бежать. Она помнила лишь о том, что должна как можно быстрее переставлять ноги. Зажав в кулаках подол юбки, она неслась на крик с бешено бьющимся сердцем. Где-то в процессе бега она потеряла один сапог, и теперь движения ее стали несколько кособокими. К тому моменту, как она достигла изгороди, карета совершенно скрылась из виду. Она начала протискиваться сквозь густой кустарник, сучья цеплялись за волосы, кололи лицо. Потом как-то вдруг куст ее отпустил, и Эмма оказалась на дороге.

Тишину нарушало лишь ее собственное тяжелое дыхание да стук сердца. Ягненок молчал. Но он был там, на дороге. Всего в нескольких ярдах, посреди короткого, совершено прямого участка дороги. Эмма подбежала к несчастному. Животное лежало на боку в неестественной позе. Передние длинные черные ноги поджаты, задние — все в крови. Шерсть так сильно пропиталась кровью, будто ягненок лежал на фонтане, бьющем кровью. Глаза отказывались верить увиденному.

— Бедняжка, — пробормотала Эмма, поглаживая маслянистое шерстяное плечико. Глаза ягненка блеснули, остановились на ней. Он снова проблеял — коротко, жалобно. — Теперь уже не долго терпеть осталось, — сказала Эмма. — О Боже, что они с тобой сотворили!

Где-то неподалеку проблеяла овца. Эмма слышала, как приближается звук. Мать ягненка откликнулась на голос своего ребенка, единственный и неповторимый, на его призыв. Но еще до того, как овца смогла бы разыскать своего сына — а ягненок оказался некастрированным барашком, — он прекратил звать на помощь: больше не мог. Он приоткрыл рот, показав розовый язычок, и затих, уставившись куда-то вперед.

— О! — воскликнула Эмма и закрыла рот ладонью. Глаза ее заволокли слезы.

«Прекрати, — приказала она себе тут же. — Это всего лишь баран. В Йоркшире их тысячи».

Именно так. И никто из местных жителей ни на мгновение не усомнится в драгоценности жизни каждой овцы, барана или ягненка. Овцы означали будущее. Жизнь каждого из фермеров зависела от овец. Зависела от того, сколько ягнят родится, а некастрированные барашки на следующий год дадут жизнь новому потомству. Хорошее стадо означало молоко, еду на столе, одежду, благополучие — все. Сама Эмма не могла назвать себя настоящей фермершей — стадо ее было слишком маленькое, чтобы оно одно могло ее прокормить. Но однажды...

И тогда лишь она заметила пятнышко краски на спине у ягненка — ее собственная метка. Она посмотрела на морду мертвого ягненка, окинула взглядом пропорции тела. Нет, она все никак не могла поверить в это. Ее ягненок? У нее был только один некастрированный барашек. Черт! Она готова была кричать, вопить, ругаться на чем свет стоит. Что он забыл здесь?

Зачем-то она продолжала гладить ягненка, самца, который к зиме уже успел бы достаточно подрасти, чтобы впервые покрыть овец. Почему он оказался здесь, когда по всем законам должен был пастись вместе с матерью?

Как могло случиться, что он, ее единственный самец, лежит сейчас мертвый посреди дороги?

Эмма попыталась распрямиться, но не смогла. Сгорбившись, зажав руки между колен, она отчаянно боролась со слезами. Проклятие! Вот оно, будущее! Вот надежда ее валяется мертвая на дороге! А она стоит и плачет над своим будущим, стоит в одном сапоге и носке, оставшемся от мужа, который сам умер меньше года назад.

— Проклятие, — прошептала она и, распрямившись, затрясла кулаком, грозя невидимой карете. — Пошла вон! — крикнула она овце, отгоняя ее от дороги. — Иди на лужайку! Опять эта западная граница, да?

Западный выпас был огорожен каменной стеной, вернее — остатками стены, построенной еще во времена нашествия римлян. Время от времени овцы расшатывали камни и разбредались. Однако после того как Эмма зацементировала проем пару недель назад, побеги прекратились.

— Где? Где на этот раз дырка?! — орала она не своим голосом.