Искусство скуки - [61]

Вся деревня сбежалась посмотреть, как её шестеро здоровенных рыбаков волокли в сети по земле. Она билась о камни, и на её коленях и локтях проступала зеленовато-голубая кровь, даже в тине и грязи она оставалась сказочно красивой. А потом её прибили над воротами нашей деревенской церкви (с русалками почему-то всегда так поступали, и 500 лет назад, и 150, и сейчас они бы сделали то же самое). Люди несколько дней не отходили от Русалки. Мальчишки кидали в неё камнями, кто-то предлагал не ждать, пока она умрёт, а просто сейчас же изрубить на куски, но святому отцу удавалось охлаждать пыл слишком ретивых судий. Всё должно быть сделано по старому обычаю, – говорил он, – не мы его придумали, не нам и отменять. Его слушали…

Я внезапно ужаснулась от мысли, что мне совсем не было жалко своего дядю, который был всегда так добр ко мне, а Русалку я жалела, но никому об этом не говорила. Я знала, что ей очень плохо, но она не могла даже заплакать. Все думают, что у русалок нет слёзных желёз – полная чушь, они просто очень гордые.

Она умирала долго и мучительно (даже святой отец удивлялся). Кажется на четвёртый день, когда интерес к Русалке начал понемногу ослабевать, – она уже была, скорее, жалкой, чем красивой, – я пошла со своей подругой, чтобы ещё раз взглянуть на неё. Русалка вдруг подняла голову и посмотрела на меня, её некогда тёмно-синие глаза стали почти бесцветными и водянистыми. Я пыталась проникнуть в её мысли, увидеть, о чём она сейчас думает, что чувствует. Она, кажется, это поняла, едва заметно усмехнулась, и беззвучно произнесла, глядя на меня: «Форель». – Я это прочитала по её губам.

Через несколько часов Русалка умерла. Её сняли со стены церкви, окропили святой водой, вспороли брюхо, и выбросили далеко в море, привязав на шею большой чёрный камень. Так всегда почему-то поступали с Русалками, они бы и сейчас так поступили. Вот тогда, по всей видимости, я и стала Форелью, а может я всегда ею и была, не знаю…».

– Ох, заболталась я с тобой, чуть свою станцию не проехала! – Пер Гюнт – Ричард Гир тоже не заметил, что поезд стоял уже на платформе «Полёт валькирий в стратосфере» с распахнутыми дверями, не смотря на то, что в вагон врывалась громкая музыка Вагнера в обработке «Sex Pistols».

– До, встречи…

– Ага…

Форель – Джулианна Мур едва успела выскочить на платформу, створками дверей ей чуть не прищемило хвост, а Пер Гюнт – Ричард Гир поехал дальше, по направлению к «Аве Марии» Шуберта.

Отражение четвёртое. Следующие 3 дня уже она отчётливо наблюдала, как Пер Гюнт – Ричард Гир наглухо ушёл в себя, и, как ни старайся, – хоть стриптиз перед ним танцуй, – не заметит её в вагоне для верноподданных. «Я его чем-то напугала, или даже оттолкнула от себя, – с грустью думала Форель – Джулианна Мур, – наболтала лишнего». И даже, в один из вечеров выпила немного спирта «Royal», в полном соответствии со своим тревожным душевным состоянием, и справочником ихтиолога.

Но, нет, Пер Гюнт не был напуган, или разочарован Форелью, напротив, ему очень понравились её первые две смерти. Расскажи мне, от чего ты умираешь в этой жизни, и я скажу, кто ты. На самом деле, он с нетерпением ждал продолжения, но останавливал себя усилием безволия, ведь наше безволие порой бывает таким волевым и мудрым.

Он думал, о Тролле со спиннингом, встречавшем тогда Форель на платформе, и смотрел «Русалочку» Ларса фон Триера. Это было кино про хитросплетения переживаний и чувств в бисексуальных отношениях, и о невероятной метафизической солидарности женщин, скрывающейся за всеми поверхностными гетеросексуальными связями.

Пер Гюнт – Ричард Гир поднял глаза и увидел её. Форель – Джулианна Мур уже, видимо, давно и весело наблюдала за ним.

– Где мы, какая станция? – Казалось, он только что проснулся, в сущности, так оно и было.

– Я вошла, пару минут назад. – «Голос у Форелей становится нежным и, одновременно, игривым, когда они в хорошем настроении» («Справочник ихтиолога»).

– Аааа… Привет, рад тебя видеть снова – наконец-то, Пер Гюнт – Ричард Гир пришёл в себя. – Как ты?

– Отлично, ждала, когда ты вылезешь из своей виртуальной берлоги, и мы опять станем, видимы друг для друга.

– Ты меня видела?

– О, да! Это было забавно, – она звонко смеялась, – ты был похож на профессора из «Хатико» (для тех, кто не помнит, в роли профессора там снялся Ричард Гир), у тебя даже метафизические очки появились, и метафизический профессорский портфель.

– Да? Не замечал. – У него не было оснований не верить ей, Форели никогда не врут! Во всяком случае, стараются.

– Ладно, на чём я остановилась? Да, на третьей смерти…

«Нет ничего удивительного в моей третьей смерти, просто Форель, выросшая среди рыбацких сетей, сама попала в сети, прямо, как та Русалка. Хотя, нет, Русалку искали, загоняли, вынуждали, а я нырнула в сети сама, от одиночества… Запомни, профессор, половина всей рыбы, которую вы вылавливаете своими сетями, попадает туда, можно сказать, добровольно. Не говоря уже о тех, кто просто выбрасываются на берег.

Ты говорил про свою смерть для времени, и времени для тебя, про своё одиночество и длительность, вызывающую скуку бесконечных повторений и мельтешений, сливающихся в единую тянущуюся метафизическую тошноту существования. А теперь послушай меня.