Искусство скуки - [39]

Мне больно смотреть на свои старые детские фотографии. Потому, что я ничем, совсем ничем не могу помочь тому маленькому мальчику с худенькими ножками, который смотрит на меня с них. А ведь он не просто смотрит на меня, он чего-то от меня ждёт, о чём-то меня спрашивает, потому, что его наивное настоящее пытается, хоть одним глазком, заглянуть в будущее, приоткрыть его и что-то там увидеть. И вот, я теперь и есть его будущее! Но что я могу сказать ему? И именно поэтому я имею полное право не любить своего прошлого, за то, что оно держит его, этого мальчика, там, у себя, взаперти, и я не могу вытащить его оттуда. Ты понимаешь, о чём я? Нет ничего глупее и циничнее рекомендации вспоминать в своём прошлом «что-нибудь хорошее и приятное». Вспомните, наверняка что-то такое было, – говорят в таких случаях, – обязательно было! Пусть так, пусть было… Разве в этом дело? Я не могу простить своему прошлому того, что оно никогда не отпустит ко мне того мальчика со старых детских фотографий, с мёртвым зайцем на руках. И, что мне теперь до каких-то моих минувших «мгновений счастья». Разве, речь обо мне???

Вот видишь, сколько я уже наговорил тебе лишнего и эмоционального, и это я ещё так и не открывал твоего письма…

Сейчас у нас сухо и тепло, но довольно ветрено. На ветру трудно писать, ветер переворачивает листы, словно подгоняет: следующий, следующий… А неделю назад, ближе к вечеру было совсем тихо, но вдруг залил такой дождь, что виниловые пластинки скорёжило в бумажных конвертах от тоски, как будто кто-то умер. Такие дожди случаются, когда кто-нибудь хочет навсегда уйти из этого мира в нескончаемый дождь. Я решил послушать музыку, но, говорю тебе, состояние пластинок было ужасным, просто невозможным. Они изгибались, вспучивались, покрывались какими-то непонятными пузырями или вмятинами, исходили беспричинными трещинами. Я решительно не знал, что делать! Пробовал читать свою книгу, но это тоже плохо получалось, я забывал делать закладки, а книга почему-то открывалась на одной и той же странице, содержание которой я никак не мог усвоить, перечитывая её по многу раз. Только потом мне Ульрика объяснила, что удивляться тут совершенно нечего – обычное дело. «Время всегда останавливается, пока идёт нескончаемый дождь» – сказала она, как о чём-то само собой разумеющемся.

А тогда, на второй день своего отчаяния, я пошёл к ней, возможно, как раз, за разъяснениями по поводу странного поведения пластинок и книги, а может быть просто от скуки. Местные жители её уважали и немного побаивались, она гадала на картах Таро, раскидывала самодельные руны и составляла подробные гороскопы прошлых и будущих жизней.

«А, испугался». – Безошибочно и равнодушно определила Ульрика, когда я как вымокшая ондатра появился на пороге её дома. Она что-то мастерила из дерева. – Садись, выпей чего-нибудь.

– Может, гороскоп мне составишь? – Спросил я, присев на стул, не снимая плаща и вертя в руках мокрым зонтом.

– А чего составлять, – она даже не взглянула на меня, продолжая срезать тонкую стружку со своей деревяшки, – говно твой гороскоп, сам что ли не знаешь?

– Знаю. – Спокойно сознался я. – Интересно же знать, почему?

– Да, брось ты свой зонт, и сними плащ, тут тебе не похоронное бюро.

Я разделся, поставил зонт сушиться возле камина, и налил ей и себе чего-то жёлтого из большой на вращающейся подставке бутыли, на которую она мне указала ножом. Что там у неё было – эликсир молодости или яд? Мне было всё равно. Она только усмехнулась.

Жёлтая жидкость оказалась будоражащей. Меня передёрнуло, а Ульрика громко, с удовольствием чихнула, и как ни в чём не бывало, снова сосредоточилась на резьбе по дереву.

– На Таро тебе тоже бесполезно гадать, карты тебя не любят. – Она сама возобновила разговор, а может просто рассматривала роящиеся в моей голове смутные мысли.

– А кто меня любят? – Я понимал, что мой вопрос звучит глупо, но эту мою развязанную, и даже немного вызывающую глупость я стал связывать с действием жёлтой жидкости.

– Руны к тебе хорошо относятся, даже как будто жалеют тебя, что ли. – Ульрика насмешливо посмотрела на меня, из под батистового платка, которым она повязывала свою голову.

– Те не любят, эти жалеют, а кто-нибудь говорит правду? – Мне просто было скучно.

Она громко засмеялась, показывая свои ровные лошадиные зубы. Я уже думал, что она ничего больше мне не скажет. Но она сказала, когда закончила смеяться:

– Глупый ты. Руны тебя любят, значит, и ты их люби. А если ты сможешь полюбить карты, то они, возможно, тоже изменят к тебе своё отношение.

– Но, гороскоп-то останется прежним! – С вызовом напомнил я.

– Гороскоп – говно. – Опять, с нескрываемым удовлетворением, подтвердила Ульрика.

Мы выпили ещё немного жёлтой жидкости, и я уставился в окно, в раме которого нескончаемый дождь рисовал свои расплывчатые медленно меняющиеся офорты.

– Ульрика, а можно взять на себя чужую карму?

Она в ответ презрительно хмыкнула.

– Вообще-то нельзя. Но, таким дурачкам как ты иногда это удаётся.

– Как так? – Удивился я. У меня появлялась перспектива немного её разговорить.

– Откуда я знаю? Ты всегда спрашиваешь меня одно и то же: «Ульрика, как возможно невозможное?». И каждый раз на свой единственный вопрос ты ждёшь от меня разных ответов.