Искусство скуки - [37]

Так вот, расстояние между мной и почтальоном неумолимо сокращалось. (Ты не знаешь, почему часто пишут «неумолимо» сокращалось? Не убивать же он шёл меня, в самом деле!). Я уже отчётливо видел серый цвет его встревоженных и немного виноватых глаз. Не в меру длинные расхлябанно болтающие шнурки на его крупных ботинках, по-детски связанные через два «ушка», и немного коротковатые рукава его узкоплечего почтальонского кителя, с безвольно обвисшей в петлице верхней золочёной пуговицей. Времени на раздумья об отправителе письма у меня оставалось совсем немного. Поэтому, я по глазам почтальона пытался в последний момент угадать, хотя бы то, мужчина это или женщина? «Женщина, это должна быть женщина!» – Решил я, для себя. Это трудно объяснить, но он, как будто, некоторым образом, сам спешил на свидание с ней (то есть, с тобой) только, разве что, цветов не захватил. Вся его торопливость, все эти судорожные движения, увязания в песке, спотыкания, махания фуражкой, брошенный велосипед – всё это было адресовано не мне, а той, чьё нетерпеливое ожидание он стремился поскорей удовлетворить своим, почти, что рыцарским служением. Не сомневаюсь, что тебе сейчас приятно читать эти строки. Да, не смотря на всю его молодость и внешнюю нескладность, я бы назвал его рыцарем, «настоящим мужчиной», если бы до конца сумел разгадать тайну того, что вкладывают в это понятие женщины…

Итак, мы сблизились и остановились на расстоянии вытянутой руки друг напротив друга.

– Господин, В…..и? – Порыв ветра унёс куда-то вдоль берега средние буквы моей фамилии, и опять чуть не сорвал фуражку с его головы.

– По всей видимости, да. – Я постарался учтиво ему улыбнуться.

– В таком случае, Вам срочное письмо! – Он торжественно протянул мне конверт.

– Почему Вы так решили? – Спросил я его весьма серьёзно, но, стараясь, быть по-прежнему учтивым. Конверт я при этом взять не торопился, создавая какую-то мне самому неясную интригу. – Вы могли бы просто оставить его у портье.

– Но ведь на нём стоит пометка «Совершенно срочно!». – Я взглянул в то место, куда он мне указывал пальцем.

Да, действительно, на конверте был такой штемпельный оттиск. Я даже не знал, что подобные оттиски существуют в почтовом ведомстве.

– К тому же оно от женщины. – Понизив голос, добавил он.

Я слегка улыбнулся подтверждению своих мыслей.

– И, Вы бы на моём месте немедленно его прочли? – Я подумал, что он, несомненно, с величайшей готовностью ответит: «Да!». И в этом его «да» я даже сумею расслышать едва заметный упрёк в свой адрес.

Вместо этого, почтальон неуверенно пожал плечами.

– Почтальоны редко получают письма, – сказал он, – а когда получают, почти никогда их не читают. – Заметив всё такое же учтивое недоумение в моих глазах. – Он поспешил пояснить. – Видите ли, нужно вскрывать конверт…

– Понимаю, – сказал я, – это всё равно, как если бы приходили письма на имя Архангела Михаила, или кто-нибудь попытался бы смешить Чарли Чаплина, или предсказывать жизнь кукушке.

Он поправил пятернёй свои растрепавшиеся соломенные волосы, приподнимая фуражку.

– Наверное, всё ещё проще, месье, – рассмеялся он, – в Санта-Клауса можно верить даже, если ты наряжаешься в его маскарадный костюм, чтобы порадовать детей рождественскими подарками, но, когда тебе в конце-концов приходится его снимать…

И, заметь, он сказал «всё ещё проще…». Я же говорю – рыцарь! Удивительный почтальон. А с другой стороны, чего я ожидал? Письмо от тебя, разве могло быть доставлено и вручено мне как-то иначе, при менее драматических обстоятельствах? Ну, ещё, наверное, я мог бы обнаружить его в прибившейся к берегу бутылке из под шампанского. Скажи, я угадал? Если бы ты вздумала отправить мне послание морем, это была бы бутылка из под шампанского?

Я поблагодарил его, и потом долго смотрел, как он идёт по песку обратно, немного наклонившись вперёд, против ветра, к оставленному, ради всего святого, лежащему на боку своему усталому велосипеду. А конверт с твоим письмом я вложил вместо пальца между страницами 263 и 264 моей книги, чтобы он ненароком не улетел куда-нибудь, а потом вернулся к своему излюбленному камню эпохи Каролингов, чтобы всё как следует обдумать.

Я люблю читать свою книгу на этом камне, и думать. На нём хорошо думается. О чём? Даже, не знаю, о разном… Сегодня, до того, как я заметил, спешащего в мою сторону почтальона я думал о Руссо, о том насколько вынужденной была его жизнь, не смотря на ничтожную малость того, чего он для себя просил, и каковой мог бы вполне довольствоваться. Человек, просто хотел тихо собирать гербарии в сельской глуши, и ещё не мучиться так сильно болями в мочевом пузыре. Вот, скажи мне, разве это так много, иметь возможность собирать гербарии и не так сильно мучиться болями в мочевом пузыре? Так, почему же никто, ни люди, ни Бог не захотели дать ему даже этого ничтожного пустяка? Тысячное!

Я написал тебе уже ровно тысячу слов в своём письме, не прочитав ни единого твоего слова адресованного мне. Может быть, ты сочтёшь это несправедливым и даже оскорбительным для себя (вот и почтальон так торопился, считая, что несёт мне нечто, немедленно подлежащее прочтению). Но, поверь мне, если сможешь, в этом нет, ни малейшего пренебрежения по отношению к тебе. Возможно, ты решишь, что я не захотел играть по каким-то обывательским, условным правилам, что я нарочно поставил своей целью презирать условности и всё время зачем-то эпатирую. Нет, у меня сегодня нет даже тех желаний, что у бедного Руссо. И я пока не могу открыть твоего письма, по причинам, намного отличающимся от тех, о которых поведал мне почтальон – ангельская, чистейшая душа.