Искусство романа - [34]

МУЗОНЕНАВИСТНИЧЕСТВО. Не воспринимать искусство – это не беда. Можно не читать Пруста, не слушать Шуберта и при этом жить в мире с окружающим. Но музоненавистник не хочет жить в мире. Его мучит чувство унижения от одного лишь существования того, что недоступно его пониманию, и он это ненавидит. Есть бытовое музоненавистничество, как бытовой антисемитизм. Фашистские и коммунистические режимы умело этим пользовались, когда преследовали современное (moderne) искусство. Но существует интеллектуальное, софистическое музоненавистничество: оно мстит искусству, пытаясь подчинить его неким внеэстетическим целям. Доктрина ангажированного искусства: искусство как политическое средство. Теоретики, для которых произведение искусства есть не что иное, как предлог для применения некоего метода (психоаналитического, семиологического, социологического и т. д.). Демократическое музоненавистничество: рынок как высший судия эстетической ценности.

НЕОПЫТНОСТЬ. Первоначальный вариант названия романа «Невыносимая легкость бытия»: «Планета неопытности». Неопытность как качество существования человека. Мы рождаемся один раз, мы никогда не сможем заново начать свою жизнь, используя опыт предыдущей. Мы выходим из детства, не зная, что такое юность, мы женимся, не зная, что такое семейная жизнь, и даже когда наступает старость, мы не знаем, куда идем: старики это невинные дети старости. В этом смысле земля человека это планета неопытности.

НЕПРИСТОЙНОСТЬ. Говоря на иностранном языке, мы используем непристойные слова, но таковыми их не ощущаем. Непристойное слово, произнесенное с акцентом, звучит комично. С женщиной-иностранкой быть непристойным довольно сложно. Непристойность: самый глубокий корень, которым мы прикреплены к родной земле.

НОВОЕ ВРЕМЯ (TEMPS MODERNES). Зарождение Нового времени. Ключевой момент истории Европы. Бог становится Deus absconditus (сокрытым Богом), а человек – основой всего. Возникает европейский индивидуализм, а вместе с ним – новое состояние искусства, культуры, науки. В Америке этот термин перевести сложно. Если написать modern times, американец поймет: современная эпоха, наш век. Непонимание этого понятия, «Новое время», в Америке обнаруживает пропасть между двумя континентами. В Европе мы переживаем конец Нового времени, конец индивидуализма, конец искусства как выражения неповторимой самобытности личности, конец, предвещающий наступление эпохи неслыханного единообразия. Америке неведомо это ощущение конца, она не пережила зарождение Нового времени и является лишь их запоздалой наследницей. У нее иные критерии начала и конца.

ОКТАВИО. Я как раз составлял этот небольшой словарик, когда в центре Мехико, где живут Октавио Пас и его жена Мари-Жо, случилось страшное землетрясение. Девять дней не было от них новостей. 27 сентября телефонный звонок: весть от Октавио. Я откупориваю бутылку и выпиваю за его здоровье. И его имя, которое так мне дорого, так дорого, делаю тридцать вторым словом из пятидесяти восьми.

ОПРЕДЕЛЕНИЕ. Медитативная ткань романа держится на каркасе нескольких абстрактных слов. Не желая пускаться в туманные рассуждения, подобно тем, кто полагает, будто все понимает, на самом деле не понимая ничего, я должен не только выбирать слова с особой тщательностью, но снова и снова давать им определения (смотри: СУДЬБА, ГРАНИЦА, ЮНОСТЬ, ЛЕГКОСТЬ, ЛИРИЗМ, ПРЕДАТЕЛЬСТВО). Мне кажется, зачастую роман не что иное, как длительная погоня за несколькими ускользающими определениями.

ОПУС. Замечательный обычай композиторов. Номер опуса они присваивают только тем произведениям, которые признают «сто́ящими». Те, что принадлежат к периоду незрелости, вещи случайные или появившиеся в результате упражнений, они не нумеруют. К примеру, Бетховен не присвоил номера «Вариациям на тему Сальери», это действительно слабое произведение, но мы не испытываем разочарования, ведь автор сам нас предупредил. Главный вопрос для всякого художника: с какого произведения начинается его по-настоящему «сто́ящее» творчество? Яначек обрел свою самобытность лишь после сорока пяти. Я мучаюсь, слушая его сочинения предшествующего периода. Дебюсси перед смертью уничтожил эскизы, все незавершенные произведения. Наименьшая услуга, которую автор может оказать своим произведениям: расчистить место вокруг.

ПОВТОРЕНИЯ. Набоков отмечает, что в начале «Анны Карениной», в оригинале, слово «дом» повторяется восемь раз в шести фразах, и эти повторы – сознательный авторский прием. А во французском переводе слово «дом» появляется лишь один раз, в чешском переводе – два. В том же романе: везде, где Толстой пишет «сказал», в переводе я нахожу «произнес», «заметил», «повторил», «воскликнул», «заключил» и т. д. Переводчики помешались на синонимах. (Я же не признаю самого этого понятия: каждое слово имеет свое собственное значение и семантически незаменимо.) Паскаль сказал: «Порою, подготовив некое сочинение, мы замечаем, что в нем повторяются одни и те же слова, пытаемся их заменить и все портим, настолько они уместны: это знак, что все нужно оставить, как было»[6]