Искусство революции - [27]

Проводя параллель между современной российской семьёй и семьями, описанными в «Пошехонской старине», отметим между ними следующие общие черты: а) доминирование меркантильных (торгашеских!) соображений при заключении и поддерживании брака (Фред Энгельс: «Буржуазная семья представляет собой не что иное, как замаскированную форму проституции!»), а если он и заключался (-ется) по любви, то любовная лодка очень скоро разбивалась о льды феодально-буржуазного бездушного быта (весьма характерна в этом отношении глава XXIX «Валентин Бурмакин); б) большая разница в возрасте между супругами из-за того, что молодые выбирают в супруги старых или старые — молодых (ныне особенно среди артистов и бизнесменов — это просто эпидемия покупки себе «в партнёры» по сути молодых тел); в) частое доминирование в семейных отношениях жены и смирение мужа с отведённой ему подчинённой второстепенной ролью (яркий пример — семья Затрапезных, где всё решала матушка, муж же никак не участвовал в ведении хозяйства и в жизни семьи вообще: «Ты имение у меня отобрала? Вот и управляй…»; г) почти что полная, абсолютная брошенность детей (см. Гордон Ньюфелд «Не упускайте своих детей!»), как в семье Затрапезных: матушка занималась накопительством (благоприобретением — или точнее будет злоделанием и злоприобретением!), отец — читал газеты и молился, а сегодня родителям нет дела до детей или из-за бизнеса или колоссальной эксплуатационной нагрузки на них, или из-за интернета, или пьянства, как и в главе XXX «Словущецкие дамы»; д) большое число одиноких — никогда не выходивших замуж — или разведённых женщин. Правда, есть и одно важное отличие между крепостными семьями и современными: крепостные всё же в большинстве случаев были многодетными. Тем хуже для современной семьи и общества… Скажут: а разве советская семья была лучше? Конечно — даже просто несравненно лучше, ибо она имела помимо иных подлинно человеческих основ ещё одну — идейную, живую, подлинно духовную! Таковы некоторые параллели между крепостным правом прошлого и буржуазным крепостным строем («наёмным рабством», говоря словами Ленина) современной России.

Но не всё и в прошлом было мраком. Рядом с крепостничеством, что сообщающиеся сосуды, существовало так называемое «пошехонское раздолье», описанное в заключение хроники своего крепостного детства М. Е. Салтыковым-Щедриным. Пошехонское раздолье — три зимних месяца, когда помещики — от самых бедных до самых богатых — предавались «подведению итогов» прошедшего года, т. е. непрерывным гуляниям: ели, пили, ездили друг к другу в гости, в общем — это был сплошной праздник, доводивший празднующих до изнурения! Кое-что перепадало и дворовым псам и людям, и крепостным, не без этого. Но то, что было праздником для богачей, живущих трудом и сердцами крепостных, их кровью и духом, их живыми человеческими личностями — для тех же дворовых людей было сущим адом: снова и снова корми, пои, угощай, прибирай, обслуживай и опять стол накрывай и т. д. — возненавидишь такое чужое раздолье за счёт твоей же жизни! С падением крепостного права пало и это раздолье — одна из сторон раздолья рабства, раздолья «рабов сверху» — господ — и «рабов снизу» — крепостных. Именно это справедливо и имел ввиду Н. Г. Чернышевский, когда писал, что «все — снизу доверху — рабы».

То, чего нет сегодня. Или почти нет. Или этого мало! Несмотря на подавление личности, даже полное уничтожение, раздробление и поедание, поглощение её, всё же находились стоические или даже героические люди, которых и крепостное право сломить не могло. Назовём их противниками крепостного права — явными или скрытыми, и даже своеобразными революционерами, которые в те годы назывались бунтовщиками (революционер с точки зрения людоеда-подавителя, поработителя и предателя — продавца-покупателя людей — всегда был, есть и будет «бунтовщиком»! ). Вот их имена по «Пошехонской старине»: Федос, Мавруша, Аннушка, Ванька-Каин, Сатир-скиталец.

Федос — родственник, родной племянник мужа «матушки», который, оказавшись круглым сиротой, попытался поискать счастья у «родни», отмахав пешком из Оренбургской губернии тысячи вёрст! Тётушка с дядюшкой приняли родственника — тоже барина — в штыки и унижая — но всё же приняли. Их сердце — в их случае лишь полый мышечный орган для перекачки крови — несколько оттаяло лишь после того, как Федос зарекомендовал себя прекрасным работником, не пьющим и весёлым человеком. Подружившись с детьми — своими двоюродными братьями и сёстрами, он им высказал совершенно революционную даже, к сожалению, для наших современников, мысль:

— Вы, поди, и не знаете, какой-такой мужик есть… так думаете, скотина! Ан нет, братцы, он не скотина! Помните это: человек он! У бога есть книга, так мужик в ней страстотерпцем записан…» (с. 186). Так-то, временные и незаконные господа-капки (т. е., закапыватели, похоронители!) для стран, культур и народов — страстотерпцем, а вовсе никаким не — вообще-то в жизни полезнейшим — «совком»! Потом, глядя на порядки в доме тётушки, где даже дети впроголодь жили, Федос сказал одной из сенных девушек: