Искусство проклинать - [65]

Я привезла Дана на окраину, к одинокому запущенному дворику за каменной стеной, и поставила машину вплотную к узкой калитке. Это старая винодельня, купленная Васо у покойного отца Арсентия, известного всему городу своей тягой к одиночеству. Здесь он жил и молился, удаляясь от суеты, пока не уехал в монастырь. Но мне не нужен был рассыпающийся домик в центре двора. Здесь есть подвал. И здесь никто ничего не услышит. И никто сюда, на отмоленную землю, не посмеет зайти из этих…

Дан замолчал, но его ломало. Мне пришлось помучаться, чтобы завести его внутрь. Лестница, а потом просто узкий спуск в скальной породе и подвал. Я открыла ещё один замок, подталкивая Дана вперёд. Он перестал упираться. Прямо в полу помещения была вручную выбита не очень большая яма, метра три глубиной. Я, поддерживая, спустила Дана по приставной лестнице, а потом поднялась и вытянула за собой стремянку. Он молчал.

При тусклом свете запылённой лампы на стене я заглянула вниз. Дан стоял, задрав ко мне голову с опущенными вдоль тела руками, и сверху напоминал своей позой маленького мальчика, терпеливо ожидающего внимания взрослых, их подарка или наказания. На сером измученном лице — глаза, синие даже сейчас. Я подавила в себе желание разразиться если не слезами, то хотя бы стонами, выключила свет, закрыла обе двери ключами, которые положила себе в карман. Вышла на улицу и постояла возле машины, собираясь с силами.

Здесь его никто не найдёт и не услышит. Он может выть, кричать, биться о стены, царапать ногтями твёрдый камень или стоять молча и ждать, с поднятым вверх лицом. И я могу навещать его иногда, отмечая новые следы разрушения на этом красивом, когда-то, теле. Я могу вообще забыть о нём, бросить его здесь, и никто меня за это не осудит. Некому меня осуждать…

Я знала, что не брошу его. Никогда. Даже если он рассыплется у меня на глазах. Даже если… потечёт! Если захочет разорвать меня на части. «Только не оставляй, Тина… Не оставляй…»

Я вдохнула стылый утренний воздух и, отметив по занимающейся алой полоске зари, что день будет холодным, поехала к Доку.

— Тинатин! Ранняя пташка… Что-то случилось?

— Нет. Вернее, случилось, но страшного — ничего. Всё под контролем — успокоила я его, подставив щёку для поцелуя. Он был небритым и тёплым, пахнущим больничными медикаментами. Живым… — Плоховато выглядишь… Лекарства принимаешь? — при близком рассмотрении, вид у Дока оказался не лучше, чем у Дана. Надо бы задержаться подольше и расспросить его, что с ним происходило все эти дни, но у меня не хватало на это ни времени, ни сил, ни храбрости.

— Всё, кроме транквилизаторов, и очень аккуратно. Док, у меня к тебе дело.

— Для тебя — всё, что хочешь, ты же знаешь. А как ты спишь? — он взялся за мой пульс и я не стала отмахиваться, пусть успокоит душу. Даже не выспавшись, с утра я всегда медленней и «стучу», и «горю».

— Сплю пока плохо. Но это неважно, всё поправится. Док, мне нужна кровь. Много крови. В контейнерах, или как это у вас называется. Только не спрашивай, зачем. Надо. И оставь в покое мой пульс.

— Но, Тинатин, послушай, почему ты… — удивлённо начинает он, но я прерываю его вопрос нетерпеливым жестом. Раз Док ещё может спрашивать, значит, голова у него в порядке, как бы он не вымотался. Я лучше других знаю и помню, каким он бывает, когда «доходит до ручки» и сам себе не принадлежит…

— Ничего не спрашивай, Док, пожалуйста. Мне, в самом деле, надо. Необходимо. Я оставлю денег, для уплаты донорам. Не жалей, плати больше!

— Сколько? Группа? — с покорной усталостью спросил он.

— Литра два-три, наверное, пока хватит. 4-я группа, минус. Группа редкая, знаю. Но надо найти. Сделаешь, Док?

— Я уже сказал: для тебя — всё, что хочешь. Но, Тинатин… Только одно слово… Ты не связалась с чем-нибудь… Это правое дело?

— Это дело моей совести… И я всё расскажу тебе. Позже. Удовлетворит тебя такой ответ? — мне ещё хочется добавить, что это для меня не опасно, но я вовремя спохватываюсь, что он воспримет такое заявление в обратном смысле: о безопасности не заводят речь, если она не требуется.

— Другого-то из тебя, всё равно, не вытянешь… — ворчит Док: Ты только не рискуй, Тинатин! Думай о себе. Пожалуйста!

Я как во сне отсидела бесконечный рабочий день, забрала у Дока кровь и, благословляя густой полуснежный дождь, от которого стемнело почти на час раньше, помчалась к винодельне. Меня слегка знобило в лёгкой куртке, быстро намокающей под дождевыми струями, ноги скользили даже в траве: усталость и недосыпания давали о себе знать.

Дан неподвижно лежал навзничь на каменном полу ямы и только чуть шевельнулся, когда я спустилась к нему. Я приладила контейнер к стремянке и вколола иглу в его вену. Он слабо вздрогнул. Кровь из прозрачного пакета исчезла за секунды, а потом из второго, третьего, и так — все три с половиной литра. Я правильно угадала… Кожа Дана выравнивалась и светлела прямо на глазах, руки легли на сердце. Туда, где оно должно быть… Я погладила его по щеке, собрала пакеты, иглы… Он сел и выпрямил спину. Потом мы поднялись наверх и поехали домой.

На следующую ночь Дан был уже совсем обычным. Обычным — таким. На месте чешуек остались еле заметные точки на коже, лицо разгладилось. Я оставила его в кабинете, отодвинув на дальний край стола все колюще-режущие предметы, и ушла в спальню спать. Он остался один, потому что мои силы подходили к концу. Просто необходимо было позаботиться о их восстановлении.