Искусство проклинать - [54]

Док насмешливо округляет глаза и я догадываюсь, что он вспомнил облик «крымской шалуньи».

— А Пенёк? А триумфальное сражение в Паласе? — торжественным голосом прокурора восклицает он.

— Кто такой Пенёк? — принимает предложенный им тон Дан: — Тина, это что, страшная тайна? Я требую немедленно признаться мне, кто такой Пенёк!

— Пенёк, друг мой, это один залётный Шварценегер с куриными мозгами, которых всё же хватило на то, чтобы не сравнивать нашу несравненную Тинатин с куколкой Клаудией Шиффер. Я собрал его череп из нескольких кусков, но и в бреду, и в сознании этот парень до самого своего отъезда в далёкую Сибирь не переставая твердил, что «баба эта его» и только рухнув в могилу он, наконец, поймёт, чем она его достала.

— Хватит, Док, не пугай мальчика! Я сама его напугаю, если понадобится! А ты, Дан, не слушай болтливого лекаришку или я закачу истерику. И вообще, вам пора развлекать даму. Давайте в карты, что ли, сыграем…

И мы сели играть в карты на «американку». Я очень хорошо умею играть в карты, потому, что в детдоме необыкновенно высоко ценилось мастерство незаметно мошенничать. Поэтому я всё время выигрывала, и заставляла их петь, танцевать, изображать умирающего лебедя и мотылька в брачный период. Потом внизу подъехал Васо и я отдала им приказание выпросить у него кусочек хлеба с солью, без всякого хихиканья и объяснений. Немного погодя прибыл Васо с женой, моим любимым вином и корзиной куриных деликатесов. Мы хорошо подурили впятером и отправили Дока спать только в два часа. Пересменка у него в восемь, времени на сон должно хватить.

Когда компания разошлась, за окнами пошёл снег. Долгожданный, настоящий пушистый снег. Через стёкла спальни, как в киношной новогодней сказке, была хорошо видна голубовато-белая площадь, освещаемая старинными фигурными фонарями, которую ещё не успели затоптать пешеходы. Запорошенные ели и сосны в сквере возле Бытсервиса, украшенного по окнам разноцветными огоньками, стояли тихо и торжественно. В ночной тишине, поблёскивая в фонарном свете отдельными снежинками, кружились белоснежные хлопья. Не часто видимые в черте города с такой чёткостью звёзды подрагивали в чернильно-синем небе.

Я замерла перед раздвинутыми шторами. Дан подошёл и обнял меня со спины, вдыхая вкусно пахнущий озоном морозный воздух. Я мягко откинулась ему на грудь.

— Дан, давай форточку оставим открытой, чтобы ночью пахло снегом. Ты не замёрзнешь? Нужно только достать из шкафа одеяло на гагачьем пуху. Оно предназначено, как раз, для подобных случаев.

— Нет, я люблю снег…

Он лёг на спину, привлекая меня головой к груди, и его сердце забилось близко-близко, возле моего виска. Он был такой тёплый, надёжный и милый, что мне снова захотелось укусить его в безотчётном порыве признательности и желания верить.

— Ты ведь не очень мной тяготишься, Тина? — вдруг спросил Дан, когда я поудобней умостилась под одеялом, поплотней заворачивая в него ноги.

— Нет, с чего ты взял? Почему ты вообще задаёшь мне такой странный вопрос? — я в который раз поразилась его свойству затрагивать тему, сопутствующую моим мыслям.

— Мне кажется, я иногда вижу в твоих глазах… ответ на него — неохотно признался он: Не слишком обнадёживающий. Я знаю, что когда-нибудь тебе надоем. Я хочу только отодвинуть этот миг подальше.

— Ты не можешь надоесть, Дан, это не твой профиль. Тут совсем другое… — я просто не могу внятно объяснить ему, как устала от обманов и обид.

— Эти несчастные несколько лет разницы? Но ведь это мелочь, Тина. Наверно, я не слишком удачное приобретение, но ведь я весь твой: телом, сердцем, даже душой.

— Почему «даже душой», Дан? Это самое важное?

— Наша душа нам не принадлежит. Душа — это богово… Я могу обогащать или опустошать её, извалять в грязи, заплевать, или беречь и лелеять в чистоте, — она всё равно мне не принадлежит. Бог вдыхает её при рождении в каждое мыслящее существо и забирает к себе после его смерти.

— Ты не можешь опошлять, опустошать и валять в грязи свою душу, не такой ты человек, Дан! И я не могу претендовать на твою душу, раз она тебе не принадлежит.

— Она же «привязанная», ты забыла? И она — твоя, вся без остатка — он зарывается носом в мои волосы и я уже с трудом продолжаю разговор, думая о том, как восхитительно пахнет он сам.

— Наверно, это неправильно — отдавать кому-то душу. Я ведь тоже могу её заплевать и извалять в грязи.

— И ты не можешь, Тина. Ты тоже не такой человек. Как же нам теперь быть, Тина? Теперь я, кажется, совсем не могу уйти… Мне кажется, что жить, ходить по земле, просто двигаться и даже дышать без тебя, для меня невозможно. Что мне делать?

— А почему нужно срочно что-то делать, Дан? Мы что, ссоримся или недовольны друг другом? Мы сейчас вместе и нас это устраивает, нам нравится быть вместе. Всё идёт хорошо. Я тебя не прогоняю. Я, как и ты, жду будущего и надеюсь, что оно будет хорошим. Мы не знаем, как всё обернётся! А жизнь впереди ещё длинная.

Дан протяжно «вдыхает меня» и я улыбаюсь в благоухающее мужской силой и надёжностью крепкое плечо. Медленно и вкрадчиво укладываю колено на впалый твёрдый живот… Он бережно-властным, сводящим с ума движением, втягивает меня на своё тело и я охватываю его бедрами, покусывая за жёсткий горьковатый сосок…