Искусство издателя - [21]
Хороший издатель – тот, кто публикует примерно десятую часть тех книг, которые он хотел бы и, возможно, должен был бы издать. Поэтому религиозные и мифологические произведения из каталога Adelphi следовало бы рассматривать как набросок схемы, на котором имеющиеся книги по всем направлениям сопровождаются, словно дружеской тенью, многими потенциальными книгами. И я хотел бы добавить, что хороший издатель – это еще и тот, в книгах которого эти дружеские тени рождаются естественно и неизбежно. Они подмигивают нам издалека, из пространств, которые все еще остаются безбрежными, в ожидании того, что их снова призовут в обычной форме читаемых страниц.
Клапан клапанов
Клапан – это скромная и трудная литературная форма, которая еще не нашла своего теоретика и своего историка. Для издателя это зачастую единственная возможность открыто высказать причины, подтолкнувшие его к публикации определенной книги. Для читателя это текст, который он читает с подозрением, опасаясь найти там скрытую рекламу. И все же клапан принадлежит книге, ее физиономии так же, как цвет и изображение обложки, как шрифт, которым она напечатана. И все же литературная культура распознается еще и по тому, как книги публикуются.
Исторический путь книги до рождения клапана был долог и извилист. Его благородным предком была epistola dedicatoria[29]: другой литературный жанр, который расцвел в шестнадцатом веке и в котором автор (или печатник) обращался к Государю, выступавшему покровителем его произведения. Жанр не менее обескураживающий, чем клапан, поскольку здесь функцию коммерческой приманки брала на себя лесть. Тем не менее, сколько раз и в скольких книгах между строк epistola dedicatoria просвечивалась правда, которую хотел высказать автор (или печатник), и даже просачивался его яд. Все же остается констатировать, что с того мгновения, когда книга вступает в мир, клапан неминуемо рассматривается как оболочка, вызывающая недоверие.
В современную эпоху обращаться нужно уже не к Государю, а к Публике. Быть может, у нее более четкий и узнаваемый облик? Тот, кто думает, что может это утверждать, обманывается. Для некоторых этот самообман может даже оказаться основанием, на котором зиждется их профессия. Но история издательского дела, если к ней присмотреться, это история постоянных сюрпризов, история, в которой царит непредвиденность. На смену капризу Государя пришел другой распространенный и не менее сильный каприз. А возможности недопонимания сильно выросли. Начнем с самого слова: тот, кто говорит о публике, обычно представляет себе бесформенную и громоздкую сущность. Но чтение, как и размышления, занятие одиночное – оно предполагает смутный и обособленный выбор отдельного человека. Каприз в выборе совершаемом меценатом, который поддерживает писателя (или печатника), в конце концов, не столь велик, поскольку он более обоснован, чем каприз неизвестного читателя, знакомящегося с произведением и с автором, о которых он ничего не знает.
Взглянем на читателя в книжном магазине: он берет в руки книгу, листает ее и на несколько мгновений оказывается полностью отрешен от мира. Он слушает кого-то, кто говорит и кого другие не слышат. Он собирает случайные обрывки фраз. Закрывает книгу, смотрит на обложку. Далее, он часто останавливает взгляд на клапане, от которого ждет помощи. В это мгновение он, сам того не зная, открывает конверт: эти несколько строк, внешние по отношению к тексту книги, по сути, являются письмом – письмом, адресованным неизвестному.
В течение многих лет после того, как Adelphi начало свою деятельность, нам доводилось слышать вопрос: «Какова политика издательства?» Этот вопрос носил отпечаток определенного периода, когда слово политика просачивалось во все, даже в кофе, выпитый в баре. Однако, при всей своей неуклюжести, вопрос был правильным. В наш век издатель становился все более скрытным персонажем, невидимым министром, распространяющим изображения и слова в соответствии с не совсем ясными критериями, которые вызывают всеобщее любопытство. Возможно, он публикует, чтобы заработать денег, как и многие другие производители? В глубине души в это мало кто верит хотя бы по причине хрупкости профессии и рынка. Так почти спонтанно рождается сомнение, что в этом случае деньгами можно объяснить все. Издателю всегда приписывается нечто большее. Если бы существовал издатель (я такого никогда не встречал), который издает книги только для того, чтобы заработать денег, его бы никто не слушал. И, вероятно, он вскоре разорился бы, укрепив недоверчивых в их убеждении.
В первые годы в книгах Adelphi поражала прежде всего некоторая несвязность. В одной и той же серии – в Библиотеке – один за другим появились фантастический роман, японский трактат о театральном искусстве, народная книга по этологии, тибетский религиозный текст, рассказ об опыте тюремного заключения в годы Второй мировой войны. Что объединяло все эти книги? Парадоксальным образом, через некоторое количество лет, замешательство, вызванное несвязностью, сменилось своей противоположностью – признанием очевидной связи. В некоторых книжных магазинах, где полки разделены по темам, я находил рядом с указателями «Гастрономия», «Экономика», «История» и т. д. другой указатель в том же графическом оформлении, на котором было просто написано «Adelphi». Это своеобразная перемена, которая произошла в восприятии владельца какого-то книжного магазина и многих читателей, не была неоправданной. Можно создать издательство по самым разным причинам, следуя самым разным критериям. То, что сегодня кажется скорее нормой в крупном издательстве, можно было бы сформулировать так: издавать книги, каждая из которых соответствует одному сегменту огромного веера под названием «публика». Тогда будут грубые книги для грубых людей и утонченные – для утонченных, в пропорции к размерам каждого из этих сегментов.
