Искусство издателя - [19]
К этому образу отца Поцци сейчас я бы хотел добавить другой – образ человека, который набросал первую программу Adelphi в начале шестидесятых годов: Роберто Базлена. О Базлене я мог бы в первую очередь сказать, что он, возможно, был самым религиозным человеком, которого я только знал, и уж точно наименее лицемерным. Его начитанность не знала границ, но, по сути, его увлекал лишь один жанр книг, какую бы форму он ни принимал и к какой бы эпохе или цивилизации он ни принадлежал: это был жанр тех книг, которые являются опытами познания и в этом качестве могут преобразоваться в опыт читающего, который, в свою очередь, также его преобразует. Я замечаю, что я именно так определил animus и anima[27] религиозных книг, изданных Adelphi: произведения, отобранные не как дань каким-то культурным обязательствам и не потому, что они служат отражением своего рода ЮНЕСКО духа – это прямая противоположность тем целям, которые мы перед собой ставили, – а потому, что они несут возможность познания, игнорирование которой просто сделало бы нашу жизнь скуднее.
Я осознаю, что сделал акцент на слове познание, но не упомянул другое слово, вера, которое мы обычно ставим первым, даже в словарных статьях, когда говорим о религии. Но я, разумеется, не хочу обходить вниманием сложность, которую представляет эта богословская добродетель. Причина подобной инверсии заключается в следующем: как ни парадоксально, слово вера, вследствие пережитого семантического изнашивания, зачастую становится препятствием, а не подспорьем в постижении религиозного в том значении, которое я имел в виду. Настолько, что для того, чтобы соединить веру со словом познание, я бы счел необходимым перевести ее на санскрит. Ведические провидцы говорили о шраддхе, что означает «доверие к действенности ритуальных жестов». И здесь требуется пояснение: для ведических провидцев «ритуальный жест» означал прежде всего «мыслительный жест». В ведическом понимании мыслительный жест, могущий быть вечным, как и ритуальный жест, занимал весь год, а значит, и все время. Все это легко перевести в более привычные для нас категории: что есть непрерывная молитва, о который рассказывает русский аноним в «Откровенных рассказах странника духовному своему отцу», если не вечный мыслительный жест? И что подразумевает этот «мыслительный жест», если не добродетель самоотречения, с величественной ясностью представленная Жан-Пьером де Коссадом в своих письмах о самоотречении ради божественного провидения? Но я хотел бы привести и еще один пример, который можно было бы определить как «изначальную сцену» шраддхи, этой специфической формы веры. Первой книгой, которую я перевел и подготовил для Adelphi в 1966 году, была автобиография святого Игнатия Лойолы. Короткий шероховатый текст, надиктованный святым в последние годы жизни своему верному Гонсалвесу да Камара и дошедший до нас в наполовину кастильской, наполовину итальянской редакции. Это стремительный и грубоватый отчет, который сохраняет дух устного изложения. Мы знаем, что в молодости святой Игнатий был человеком военным и обладал необузданным характером, взбудораженным рыцарскими романами. Однажды, когда в нем уже шло религиозное преображение, но он все еще находился в плену переживаний, святой Игнатий ехал на осле по дороге в Монсеррат. И здесь я уступаю слово его рассказу: «Когда он двигался своим путем, ему встретился некий мавр, всадник на муле. Они поехали вдвоем, ведя беседу, и наконец заговорили о Богоматери. Мавр сказал, что ему кажется вполне вероятным, что Дева зачала, не зная мужчины, но в то, что она осталась девственницей, родив ребенка, он поверить не мог. Это мнение он обосновывал естественными причинами, приходившими ему на ум. Несмотря на то, что паломник привел множество доводов, ему не удалось его разубедить. Тут мавр удалился столь поспешно, что <сразу> скрылся из виду, оставив паломника в размышлениях о том, что у него произошло с этим мавром. При этом <паломник> испытал некие порывы, заронившие в его душу неудовлетворенность (ибо ему стало казаться, что он не исполнил своего долга) и пробудившие в нем негодование на этого мавра. Ему казалось, что он поступил дурно, позволив какому-то мавру говорить такое о Богоматери, и что он обязан был вступиться за Ее честь. Тут на него нашло желание отправиться на поиски этого мавра и угостить его кинжалом за то, что он говорил. Долго продолжалась в нем борьба этих желаний, и в конце концов он застыл в недоумении, не зная, что ему надлежит сделать. Перед тем как удалиться, мавр сказал ему, что направляется в одно место, находившееся немного дальше по той же самой дороге, совсем близко от столбовой дороги (но столбовая дорога через это место не проходила).
