Искушение - [23]

Катя густо покраснела. Хороших туфель у нее не было. Были старые со стертыми задниками.

Шеф-повар Гоча был выше Кати, худощавый и сутулый, лет тридцати. С большим носом, крупными губами и детски-наивными, грустными глазами. Даже пучеглазый немного. На нем были тщательно выглаженные белые куртка и штаны, на голове – высокий поварской колпак. Гоча молча, как будто не обращая внимания на Катю, резал что-то, какие-то корешочки и травки на огромном разделочном столе и отодвигал их небольшими кучками. Помощники в белых поварских одеждах носили продукты со склада и из холодильника, расставляли на полках. Поглядывали на Катю, некоторые улыбались, подмигивали дружески. Катя старалась не мешать, не знала, куда деть руки, ей и хотелось спросить для себя какое-то дело, но Гоча был слишком серьезен. Наконец, он поднял на нее голову. Лицо из-за высокого колпака казалось вытянутым, он не был похож на повара, скорее на грустного клоуна. Гоча выстроил кучки овощей и корешков, издающие разные, иногда довольно сильные запахи, в длинный разноцветный рядок:

– Это ниахури,^[1] – он ткнул кончиком ножа, – киндзи, тархун, это называется джон-джоли… да-да, чеснок, Катя, а вы что думали? Запрана имерули,^[2] нюхайте, пожалуйста!

Гоча подробно с самым серьезным выражением лица объяснял, что есть что, куда и сколько идет и что делает с блюдом. Иногда останавливался и стоял думал. Как будто соображал, что к чему.

– Положи это – спасешь! Положи это – убьешь любое блюдо, кроме… Ты что принес? – Гоча неожиданно обернулся на Зазу, который осторожно, бочком входил в кухню с большой кастрюлей. – Я сказал вылить!

– Гоча, давай на бизнес-ланч отдадим, такой бульон! Я целую тарелку сейчас попробовал – не смог вылить! Восемь часов варили… – кастрюля была тяжелая, руки Зазы заняты, и он жестикулировал плечами и лицом. Прозрачный золотистый бульон в кастрюле волновался вместе с Зазой.

– Слушай, у тебя туда… колпак свалился! И там плавал! Варился там! Кто его достал?! Я его достал! Что тебе еще надо?! Ты будешь есть бульон из шапки?!

– Ты же его достал! Его там нет, сам посмотри! – Заза бросил возмущенный взгляд внутрь кастрюли.

– Ты что, сумасшедший?! Молодая красивая девушка на тебя смотрит, а ты такое говоришь!

– Я?! Что я сказал? Простите?!– Заза поклонился Кате, едва не плеснув на нее. – Я что-то сказал, Гоча?!

– О-о! Иди, вылей нэмэдленно!

– Вах! А-а! – Заза понес кастрюлю обратно, бормоча что-то по-грузински.

– Цаихе-цаихе!^[3] – крикнул Гоча вслед почти сердито. – Не смотрите на него Катюша, пяница грузинский! Ему вчера канистру вина передали из дома. Они с Рэзо пасидэли тэпло. Пэсни пэли душэвные! – передразнил. – Почему я не Иоселиани, я бы тебя в кино снял!

Он быстро переменил кучки овощей местами, подровнял ножом, он все делал ловко и красивыми движениями, Катя невольно, не без тайного страха, им любовалась:

– Теперь скажи, что где? – Гоча смотрел по-прежнему строго, но и с наивной хитрецой в больших черных глазах.

Катя отвечала. Гоча как будто безразлично кивал головой. Уточнял. Она все назвала правильно.

– Молодец, я же говорю! Когда мама провожала меня учиться в Москву, она сказала мне: запомни Гоча, русские – очень трудолюбивый и малопьющий народ! Когда я это рассказываю, все русские смеются! Вот! – Он показал двумя руками на Катю и повернулся в сторону пустого еще зала. – Вы видите?! Почему у нас в ресторане работают пяницы-грузины? Заза! Я про тебя спрашиваю! У тебя вино в канистре осталось еще?

Потихоньку начинался бизнес-ланч. Скорости увеличились, Гоча больше не шутил, работал молча, резал, обжаривал, нюхал, сыпал специи, пробовал с хмурым видом. Катя помогала и в кухне, и в подсобке. Втянулась в работу, робость прошла, даже весело стало, она видела, что нигде особенно не ошибается, что ей стараются помочь, и улыбалась и кивала всем с благодарностью. Гоча время от времени подсовывал ей вкусненькое, но она не могла есть. Он сам, она заметила, тоже не ел. Когда наешься, работать лень, Катюша! – Говорил он с серьезным лицом и отрезал маленький кусочек, – вы попробуйте, вам это надо для дела! Гоча говорил с красивым акцентом, ему явно пришлось по душе слово «Катюша».

Незаметно Катя перезнакомилась почти со всеми, ей нравились и доброжелательные повара, и официанты. Простая и удобная, в деревенском стиле, униформа казалась почти роскошной, только юбка чуть была широковата, и она закололась булавками. Катя чувствовала себя совсем не на работе, а будто попала на маскарад, где всем весело, все рады друг другу, кружатся в замысловатом быстром действии, и каждый знает свою роль. Это было никак не похоже на работу в больнице, где все были недовольны зарплатой и начальством, злословили, дружили друг против друга, принципиально не замечали больных, а многие умудрялись целый день ничего не делать, делая вид, что очень заняты.

Публика в зале была разная, в основном из ближайших офисов, были и грузины – постоянные клиенты, те приходили, как к себе домой, кивали официантам, обнимались друг с другом, садились за свои, уже накрытые, столики. Их обслуживали Заза или красотка Манана, слышалась неразборчивая, как будто небрежная грузинская речь. После обеда народу стало поменьше, заходили тетки, часто с покупками в больших красивых пакетах – потрепаться и выпить вина или кофе. Часам к шести ноги у Кати отваливались. Гоча увидел, что она устала и всё с таким же грустным лицом завел ее в раздевалку.