Искушение - [9]

Он подобрал кусок стальной полосы и поддел им один из нижних листов металла. Лист держался на четырех заклепках. Заклепки лопались почти бесшумно. Он оторвал три, а одну оставил, чтобы придерживала лист на месте. Потом он повернул лист по часовой стрелке. В получившуюся дыру вполне можно было пролезть.

Внутри лежали бумажные коробки. Он толкнул их рукой, и коробки неожиданно легко провалились внутрь – так, будто они были пустые. Он протиснулся в дыру и оказался внутри. Затем он поставил лист на место и расчистил себе проход от коробок, стараясь не поднимать шум – на тот случай, если внутри кто-то есть. Коробки были мягкими, но не пустыми. Должно быть, какая-то бумажная дребедень, подумал Юлиан Мюри.

Он оказался в маленьком светлом чуланчике с окном во двор. Дверь легко открывалась изнутри и вела в коридор. Помещение было складом. На полу и стенах лежали розовые прямоугольники солнца. Перед тем как зайти, солнце снова показалось из-за туч. В коридоре ощущалась тишина и пустота – и странный запах давно покинутого места. Юлиан Мюри шел не опасаясь – теперь он был уверен, что внутри никого нет. Он осмотрел несколько комнат и убедился, что склад будет хорошо гореть. В одной из комнат он нашел несколько баллонов с газом. Если поджечь в этом месте, то рано или поздно баллоны взорвутся, и пожару будет легче проникнуть на второй этаж. Это была разумная мысль. Он вытряхнул бумажное и ватное содержимое нескольких больших коробок. Содержимое было разноцветным. Чтобы не терять времени, он не стал открывать остальные коробки, а только свалил их в кучу. Потом он присел на корточки и щелкнул зажигалкой. Огонек неохотно пополз вверх, съедая зеленую вату, прорвался длинным голубым язычком с яркой желтизной на конце.

Перед тем как уйти, Юлиан Мюри сделал поджог еще в четырех местах, чтобы фабрика загорелась сразу со всех сторон. При таком количестве бумаги и ваты она обязательно сгорит дотла. Нужно только подождать, пока огонь разгорится. Тогда в коридоре запахнет дымом и навсегда исчезнет странный запах пустоты. Последний поджог он сделал в маленькой комнате без окон. Было так темно и так приятно смотреть на огонь. Огонь быстро вырос до размеров небольшого костра, но дальше расти не спешил. Юлиан Мюри не спешил тоже. Он решил дождаться запаха дыма. Он сел на пол и стал ждать. Пол был холодным, и пришлось подложить длинную плоскую коробку. Огонь пожелтел и осветил комнату. Темнота отодвинулась, но не ушла, а собралась в углах. Глядя на огонь, он чувствовал, как меняется, постепенно раздвигаясь, его сознание – будто перед пыльным зеркалом кто-то поставил еще одно зеркало и начал протирать пыль. Наверное, подобное чувство всегда приходит, когда смотришь на огонь. На огонь, на морской прибой, на текущую воду, на лицо человека – на все бесконечное. Он вспомнил свой первый огонь; это было невообразимо давно, это было одним из самых дальних и самых искаженных отражений в зеркале, – была рождественская елка в доме со сверчком – теплый дом, полный родных, дом защищал от всего, потому что в мире не было ничего, кроме дома. Кроме огня свечей был тогда и свет лампы, почему-то зеленый, так запомнилось. Такого оттенка он не встречал никогда больше, хотя иногда вспоминал. Он вспомнил один из своих последних огней. Это был костер в лесу. Тот лес был в двухстах километрах к югу и в полугоде прошедшей жизни. У костра сидел парень лет четырнадцати – один из случайных людей, которых можно встретить путешествуя. Парень имел лицо старика, он слишком много пил. Так много, что Юлиан Мюри удивился. Два дня до того парень чуть было не умер от перепоя. Юлиан Мюри купил в аптеке какой-то рвотной гадости, и парень остался жить. Это происшествие сблизило их на несколько дней. Парень рассказывал странные вещи. Юлиан Мюри полагал, что он знает жизнь, но тогда усомнился в своем знании.

– Да, мы живем очень просто, – говорил тогда парень, – очень просто, больше ничего не надо. Мы воруем лошадей в селах.

У него был короткий плетеный хлыст с деревянной ручкой. Время от времени он прижимал хлыст к щеке. Костер горел мягко и уютно; темнота то приближалась, то отступала, но оставалась такой же плотной и по-осеннему молчаливой.

– А что люди? – спросил Юлиан Мюри.

– Да что люди – стреляют. В том году убили одного. Тогда зима была, и они его загнали на реку. Лед стал проваливаться и он не пошел дальше. Тут его и пристрелили. А потом бросили в прорубь. Они думали, что мы испугаемся.

– Он был твоим другом? – спросил Юлиан Мюри.

– Не-а. У меня друзей нет. У него тоже не было. Зато жизнь веселая.

– А дорого дают за лошадь?

– За какую как. Но мы дорого не берем. Нам ни к чему это. Что делать с деньгами?

– А с вещами?

– А что делать с вещами? Потом, если надо, можно украсть, – парень неожиданно рассмеялся. Его лицо напоминало высохшую кожаную маску. Когда он смеялся, лицо морщилось, будто кожа была очень тонкой.

– Ну а за сколько продашь лошадь? – спросил Юлиан Мюри.

– Тебе даром отдам. Украду и отдам, хочешь?

– Мне лошадь не нужна. Но – спасибо.

– Вообще мы берем ведро водки, – стал вспоминать парень. – Продавать – это опаснее, чем воровать. Как-то мне ногу прострелили. – Он завернул штанину и показал шрам. Юлиан Мюри ничего не увидел, но поверил на слово. – Ведро водки – это лучше всего. Без водки куда ж денешься?