Искушение Флориана - [21]

Миллион раз уже с тех пор Елизавета Марковна, заново и заново вспоминая ту ночь, мучила себя тем самым вопросом, которым мучили себя, задолго до нее, миллионы людей: а что бы было, если бы я всё же осталась…

Но ответ, увы, был слишком очевиден. Взглянув в глаза Майке (какая же глупость, что у Майки не было визы, чтобы улететь в ту ночь вместе с ней!), взглянув в глаза вертевшейся между ними, как будто всё понимавшей и встревоженно в лица всем заглядывавшей Зое, не взяв ничего, ничего, ни-че-го (из суеверного желания внушить судьбе, что уезжает лишь на пару месяцев), сунув в ту же самую, легкую, театральную сумочку лишь флэшку, с засэйвленным последним эссе, и велев Майке немедленно одеваться (мы завезем тебя к матери, чтобы тебе здесь не маячить, если они придут сюда ко мне с обыском), — поцеловав Зою в плюшевый кучерявый сладко пахнущий лоб и, всхлипнув, отдав ее, на время, — конечно же на время, на очень короткое время, я ведь скоро вернусь, — заспанной, разбуженной тихим стуком в дверь, но милой соседке с нижнего этажа, у которой год назад умерла собака, и та раздумывала, не взять ли «кого-нибудь», — Елизавета Марковна, вместе с Майкой и Максимом, вышла из подъезда и села в его раздолбанную грязненькую Ауди.

Да, успели. Улетела на рейсе AirFrance в шесть утра. Косая дорожка сверкающих бисерин слёз на кренящемся иллюминаторе при взлете…

Но выиграть у напёрсточника, угадать, как и под каким наперстком мошенник переметнёт шарик, было невозможным.

Майка готовилась к сессии, Елизавета Марковна квартировалась на кушетке у Нюши на БульМи́ше и, с ощущением нереальности, будто читает сводки из нацистской Германии, видела в интернете кремлевские сетования, что омоновцы-де были недостаточно жестоки и что надо бы размазать печень протестантов по асфальту.

И срывающимся настойчивым голосом каждый день донимала Майку скайповыми мольбами сделать к ней сюда в Париж визу, «на всякий случай».

— Маркуш, да брось ты, не волнуйся за меня, всё уже проехало… Это ж ты у нас — знаменитый робин-гуд в юбке с банкой консервов на перевес! А я-то кому нужна… Неохота ща в посольство тащиться — вот сдам сессию, тогда…

Но сессию Майке тем летом сдавать пришлось совсем другую. В конце мая вдруг внезапно арестовали Максима, а к Майке домой вломились рано утром с обыском, перевернули вверх дном всю кухонную утварь и шкаф, конфисковали зачем-то пакет гниловатой голландской картошки, Майку увезли на допрос, но вечером выпустили под подписку о невыезде — предъявив обвинение в прорыве оцепления ОМОНа «с целью идти штурмом на Кремль».

— Маркуша! Это абсурд: какой едрёна вошь Кремль?! — орала в ярости Майка ночью по скайпу. — Ты же видела, Маркуша! Ну ты же сама видела! Там омоноиды намертво Большой Каменный заблокировали! И водометы еще поперек как баррикады стояли! Там разве что выдрами-террористами надо было быть, чтоб до Кремля добраться — через реку вплавь! Они, что, за сумасшедшую меня держат?! Какой «штурм»? Они, что, больные?! Я сама должна на них уголовное дело завести за то, что меня сначала чуть не раздавили в лепешку в давке, которую они сами спровоцировали, — а потом еще башкой об асфальт отдубасили!

— Майка, завтра же иди в посольство и проси убежища… я не хочу, чтобы тебе сломали жизнь…

Но Майка решила сделать по-своему.

На следующий же день, когда начались уже массовые аресты, Майка вдруг пропала из дому, оставив матери загадочную записку.

Нет, нет, уже с этого момента вспоминать было совсем невозможно: не только из-за заново жалящих кожу ос ужаса, но еще и из-за органической чуждости унизительного жанра детектива, в который ее, Елизавету Марковну, заставили вляпаться, — вдруг превратив дорогого ей человека в главную политического триллера героиню…

Через два дня, состоявших в основном из визгов дуры Ирины по телефону («Это Вы виноваты! Вы ее настраивали против властей, со своими белогвардейскими книжонками!»), Майка весело и задорно проклюнулась в Уотсаппе:

— Маркуша, ни за что не угадаешь, где я! В Украине! Меня старший брат Макса ночью перевез в ящике в нише под сидением в своем минивэне… Я же маленькая — свернулась там как улитка! Уф, думала: задохнусь!

И началось сплошное безумие: Елизавета Марковна бросилась в Украину, прилетела в Киев, — но, на паспортном контроле, во въезде ей, по загадочной причине, было отказано, и из Киева ее обратно в Париж выслали на том же самолете, на котором она прилетела.

Майка весело, хоть и испуганно, нырнула в полный нелегал, переезжала где-то там, за страшными, вновь заскрежетавшими и зависшими железными кулисами, с квартиры на квартиру, выходила на связь редко и коротко, в Уотсаппах и Телеграммах с чьих-то мобильных, так что вообще невозможно было представить, какие у нее планы, и любезно предупреждала, что и вообще может пропасть из эфира — поскольку это «небезопасно для тех, кто ее принимает», а «хохляцкие власти, если найдут, — обязательно депортируют». Елизавета Марковна судорожно трясла старого знакомого, культурного атташе Французского посольства, требуя выговорить какой-то для Майки коридор, как бы ее из Украины безопасно вывезти во Францию… Политкорректные иезуиты просили подождать…