Искушение Данте - [24]

— Ах ты негодяй! — Данте тоже вскочил и бросился на Лапо, чтобы вцепиться ему в горло. Кто-то схватил поэта за одежду. Другие бросились разнимать дерущихся. Не успел Данте дотянуться до Лапо, как его оттащили, а тот с испуганным визгом отскочил в сторону.

— Да вы с ума сошли! — взвыл Лапо, схватившись за поцарапанный нос.

— Это вы с ума сошли, а я-то как раз в здравом уме!

С трудом переводя дух, поэт огляделся по сторонам и понял, что погорячился. У него в висках бешено стучала кровь.

По-прежнему не спуская глаз с Лапо, поэт стал понемногу успокаиваться.

— Давайте вернемся к делу, — проговорил он и взял пергамент дрожащими пальцами.

— Вы говорите — это всего лишь сотня арбалетчиков. Но ведь сейчас, кроме них, во Флоренции вообще нет профессиональных военных. Если мы отдадим их Бонифацию, мы оставим наш город беззащитным, а Каэтани может их подкупить. Они вернутся к нам, а потом выполнят любой его приказ, в том числе и во вред нам. Или они вообще останутся у него. Представьте себе, сколько денег нам придется выложить за генуэзских наемников!

Эти слова явно произвели впечатление на слушателей Данте. Даже Лапо Сальтерелло, продолжавший злобно смотреть на поэта, начал прислушиваться.

— Да… Надо подумать. К чему торопиться с ответом?.. — пробормотал мессир Пьетро.

Данте обрадовался. Это уже кое-что!

Ему удалось заронить крупицу сомнения в души остальных приоров. Судя по всему, он задел нужную струну. Для этого ему не пришлось упоминать ни Платона, ни Аристотеля.

К чему рассуждать о разуме и добродетели, когда этих людей волнуют только деньги?!

— Да! Можно сказать папе, что мы отправим к нему арбалетчиков, как только укрепим стены, — с видимым облегчением добавил мессир Дуччо.

Все приоры заметно успокоились, ведь им больше не нужно было принимать важные решения.

— А вы слышали новости от ворот Порта аль Прато? — спросил Лапо. — Там вроде бы видели несметную толпу прокаженных. Они идут с севера в сторону Рима в надежде, что во время Юбилея папы Бонифация получат исцеление от язв. А ведь среди них может быть немало обменщиков и нарушителей спокойствия. Пусть приор гильдии суконщиков прикажет усилить стражу. Нельзя пустить прокаженных в город.

— Я бы их всех поубивал! — прошипел мессир Пьетро, в его голосе слышался животный страх. — Знаете, что говорят в Падуе, где из лазарета сбежали все прокаженные? Говорят, что гибеллины[6] подкупили монахов, чтобы те убедили прокаженных искать исцеление в Риме. Гибеллины хотят распространить заразу во враждебных им городах!.. А ведь нам еще придется лечить этих людей, наказанных Господом страшной заразой за их ужасные грехи. В госпитале Маджоре для них уже приготовили подземелье. А ведь его может и не хватить.

Данте задумался. Конечно, он мог лишь посмеяться над тем, что гибеллины решили опустошить Рим с помощью толпы прокаженных, но последние слова Пьетро коснулась тайных струн и в его душе. Ведь поэт довольно долго размышлял над этой идеей во время занятий этикой.

— Вы думаете, что страдания это действительно — наказание за неправедные поступки? — спросил он, разговаривая в первую очередь с самим собой. — Если это так, за какие же грехи пострадал убитый в церкви Сан Джуда художник?

В зале воцарилось неловкое молчание, а Данте продолжал, не дожидаясь ответа.

— Я узнал, что и во Флоренции намереваются открыть Studium — учебное заведение вроде университета в далеком Париже. И делается это по приказу самого Бонифация! Вы что-нибудь об этом слышали?

— Ничего, — ответил мессир Пьетро. Остальные тоже покачали головами. — Этим занимаются монахи. Город не дает денег на такие учебные заведения. Мы оплачиваем только обучение ремесленников… А что плохого в том, что и у нас откроется университет? Нашим согражданам не придется теперь отдавать последние гроши, чтобы отправить сыновей учиться в Падую или в Болонью. Или в это гнездо еретиков — Париж!

Данте подозрительно покосился на Пьетро. Ведь в молодости и сам поэт учился в университете Парижа, из-за которого этот город и прозвали еретическим.

На что это намекает этот невежда?!

Поэт вскочил на ноги и собрал свои бумаги.

Довольно!..

У подножья лестницы перед дворцом стоял какой-то человек, не спускавший глаз с Данте. Несмотря на жару, на нем был белый шерстяной хитон, а лицо у него, как у жителей пустыни, прикрывало от лучей палящего солнца покрывало. Он приблизился к поэту и откинул покрывало. Это был один из мудрецов «Третьего Неба» — Августино ди Менико, занимавшийся натуральной философией.

Он учтиво приветствовал Данте, но смерил его при этом ледяным взглядом, и поэт насторожился.

— Здравствуйте, мессир Алигьери. Я поджидал на площади своих студентов, когда увидел вас. Не желаете ли прогуляться со мной? В вашем городе я нечасто имею удовольствие побеседовать с человеком таких обширных знаний и к тому же с собратом-философом, учившимся в Париже.

У Данте начало складываться впечатление, словно в Италии не осталось человека, не знавшего бы о его студенческих годах.

— Не все в Париже так прекрасно, как кажется, — сухо ответил Данте.

Они с Августино пошли прочь от лестницы в сторону лоджии Орсанмикеле.