Искушение архангела Гройса - [61]
– Се idiotestitu, Colea! Eu foarte mult iti doresc, ca tu sa maninci guzgani otraviti si sa mori[7].
Соболевский удивленно глянул на соседа, приняв его изъявление за экстравагантный юмор. Налил Булыге чая.
– Что ты говоришь, балда?
Булыга по-русски не понимал. По-белорусски тоже. Другими языками Коля не владел. Позвали Онуфриева, полиглота. Речь Коли, по его свидетельству, серьезно отличалась от английской, испанской и французской.
– Похоже на итальянский, – сказал Онуфриев. – Но не итальянский.
– Скорее всего, это язык ангелов, – пошутил он. – Чем ты его вчера накормил? Крысятиной? Это прямая дорога на небеса…
– Какой это язык? – переспросил Соболевский.
– Енохианский[8], – ответил эрудит. – Язык падших ангелов. Привыкай, Коля.
В институте Булыга встретился с теми же проблемами: никто не понимал его речи, он тоже не понимал никого. Коля сходил в церковь исповедаться. Он не имел в виду ничего такого, когда тушил свое злополучное жаркое. Поп не поверил, посмотрел на Ника как на сумасшедшего.
Анечка Фролова поверила. Булыга был хорош собой. Он заставлял женщин неровно дышать и вздрагивать. Весь день Анечка таскала его по переводчикам. Булыга, почувствовав отчаянность своего положения, повиновался.
К вечеру выяснилось, что Булыга говорит по-румынски. Носителя языка нашли случайно: у специалиста по эсперанто была помощница из Молдавии.
Во время лингвистического допроса она подошла к парню и, похлопав его по плечу, поинтересовалась, как дела на родине.
– Foarte bine, surioara, – ответил он. – Eu mam nascut in Lintupi[9].
– Где это?
– Regiunea Vitebsk, raionul Postav[10].
Что делать дальше, было непонятно. Идентификация по национальному признаку была проведена, но коммуникативных проблем не решала. Анечка купила на всякий случай русско-румынский словарь. Жизнь, учеба, любовь… Все оказалось для Булыги закрытым из-за дурацкой нутрии.
Чудеса мудрости внезапно проявил Ник Соболевский. Поправляя простыню на своей койке, он равнодушно пробормотал:
– Ты, Булыга, просто встал сегодня не с той ноги. Выспись как следует, да и все… Я читал про обучение языкам во сне. Обучись, пожалуйста, русскому. А то поговорить не с кем…
Он оказался прав. Булыга, вскочивший на следующий день раньше обычного, разбудил Соболевского зычным воплем:
– Какой же ты мудак, Коля! Я бы очень хотел, чтобы ты нажрался крысятины и сдох. Кстати, давно хотел предложить тебе… Давай-ка, братан, все-таки сыграем в наебщика!
НЕВИДИМАЯ РУКА
У гостиницы было хорошее место для парковки, но кто-то натянул между деревьями красную спортивную ленточку, которую мы не осмелились пересечь.
Машину поставили у жилого дома в конце улицы, пошли заселяться.
Обычная поселковая гостиница типа общаги: четыре койки, стол у окна, большая комната. Нам ничего другого и не надо было. Мы уже налили по стакану, когда я увидел под окнами Авдеева, стоявшего возле какой-то мятой цистерны во дворе.
Алюминиевая. Такие использовались в недалеком прошлом для перевозки жидкостей. Не бочка для кваса, а поменьше. Их обычно укрепляли на трехколесный мотороллер. Она лежала ровно на том месте, где мы только что пытались поставить машину. То есть пять минут назад цистерны не было. А тут будто с неба свалилась.
Может, сами владельцы и натянули ленточки, чтобы поместить там свою цистерну? Нам, честно говоря, хотелось бы поставить автомобиль под окнами. Поселок незнакомый. Народ дикий. К тому же сегодня суббота.
Авдеев пристально смотрел на цистерну, корчил зверские рожи, будто изготавливался к драке. Володя Желудь крикнул ему, что цистерна, должно быть, заминирована, но Авдеев никак на это не отреагировал.
– Идите сюда! – вдруг заорал он. – Идите, не пожалеете! Это просто пипец какой-то!
Мы выпили за приезд, позвали Авдеева присоединиться. Он все еще стоял около цистерны, петушился. Иногда попинывал ее блеклый бок носком кроссовки, но как-то не очень воинственно. Казалось, он готов провести с объектом своего интереса весь вечер.
Из соображений гуманизма мы спустились к нему с портвейном. Пусть выпьет. Он молча взял стакан и осушил его в три глотка.
– Че, Авдей, самогонный аппарат изобрел?
Он посмотрел на меня с презрением.
– Смотри сюда. Все смотрите!
Он прикоснулся к цистерне ногой, и часть его белой кроссовки исчезла, растворилась, беспрепятственно войдя в металл.
– Не понял…
Авдеев погрузил в цистерну всю ногу: она утонула почти до бедра.
– Хорошо ты тут время проводишь… – Я ткнул в цистерну пальцем и почувствовал приятный холод, царящий у нее внутри. Рука моя скрылась по локоть. Я пошевелил пальцами, пытаясь ухватить что-нибудь из параллельного мира. Не удалось. Вытащил руку наружу, посмотрел на свет. Мне показалось, что от нее исходит дымка, как от жидкого азота.
– Ты еще голову туда засунь!
Никто из нас четверых рисковать не собирался. А посмотреть, что там внутри, не мешало бы… Мы решили выпить еще.
– Дорогая передача, – подытожил Авдеев. – Уколоться и забыться…
Мы пошли к себе на этаж, живо обсуждая происходящее. Сели, налили. Когда я собрался наконец посмотреть в окно, цистерны внизу не было. Никакого шума не слышали, никаких голосов. Была – и нет. Ленточка висела на прежнем месте, неповрежденная. На месте, где стояла цистерна, осталась вполне конкретная вмятина, предмет был тяжелый. Никаких объяснений ни у администрации гостиницы, ни у местных жителей мы не получили.
Раньше мы воскуряли благовония в священных рощах, мирно пасли бизонов, прыгали через костры и коллективно купались голыми в зеркальных водоемах, а потом пришли цивилизаторы, крестоносцы… белые… Знакомая песенка, да? Я далек от идеализации язычества и гневного демонизма, плохо отношусь к жертвоприношениям, сниманию скальпов и отрубанию голов, но столь напористое продвижение рациональной цивилизации, которая может похвастаться чем угодно, но не глубиной мышления и бескорыстностью веры, постоянно ставит вопрос: «С кем вы, художники слова?».
Смешные, грустные, лиричные рассказы Вадима Месяца, продолжающие традиции Сергея Довлатова, – о бесконечном празднике жизни, который начался в семидесятые в Сибири, продолжился в перестроечной Москве и перешел в приключения на Диком Западе, о счастье, которое всегда с тобой, об одиночестве, которое можно скрыть, улыбнувшись.
Автор «Ветра с конфетной фабрики» и «Часа приземления птиц» представляет свой новый роман, посвященный нынешним русским на Американском континенте. Любовная история бывшей фотомодели и стареющего модного фотографа вовлекает в себя судьбы «бандитского» поколения эмиграции, растворяется в нем на просторах Дикого Запада и почти библейских воспоминаниях о Сибири начала века. Зыбкие сны о России и подростковая любовь к Америке стали для этих людей привычкой: собственные капризы им интересней. Влюбленные не воспринимают жизнь всерьез лишь потому, что жизнь все еще воспринимает всерьез их самих.
«Вечный изгнанник», «самый знаменитый тунеядец», «поэт без пьедестала» — за 25 лет после смерти Бродского о нем и его творчестве сказано так много, что и добавить нечего. И вот — появление такой «тарантиновской» книжки, написанной автором следующего поколения. Новая книга Вадима Месяца «Дядя Джо. Роман с Бродским» раскрывает неизвестные страницы из жизни Нобелевского лауреата, намекает на то, что реальность могла быть совершенно иной. Несмотря на авантюрность и даже фантастичность сюжета, роман — автобиографичен.
Если в двух словах, то «желание исчезнуть» — это то, как я понимаю войну.
С Вивиан Картер хватит! Ее достало, что все в школе их маленького городка считают, что мальчишкам из футбольной команды позволено все. Она больше не хочет мириться с сексистскими шутками и домогательствами в коридорах. Но больше всего ей надоело подчиняться глупым и бессмысленным правилам. Вдохновившись бунтарской юностью своей мамы, Вивиан создает феминистские брошюры и анонимно распространяет их среди учеников школы. То, что задумывалось просто как способ выпустить пар, неожиданно находит отклик у многих девчонок в школе.
Эта книга о жизни, о том, с чем мы сталкиваемся каждый день. Лаконичные рассказы о радостях и печалях, встречах и расставаниях, любви и ненависти, дружбе и предательстве, вере и неверии, безрассудстве и расчетливости, жизни и смерти. Каждый рассказ заставит читателя задуматься и сделать вывод. Рассказы не имеют ограничения по возрасту.
«Шиза. История одной клички» — дебют в качестве прозаика поэта Юлии Нифонтовой. Героиня повести — студентка художественного училища Янка обнаруживает в себе грозный мистический дар. Это знание, отягощённое неразделённой любовью, выбрасывает её за грань реальности. Янка переживает разнообразные жизненные перипетии и оказывается перед проблемой нравственного выбора.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.
Рассказ. Случай из моей жизни. Всё происходило в городе Казани, тогда ТАССР, в середине 80-х. Сейчас Республика Татарстан. Некоторые имена и клички изменены. Место действия и год, тоже. Остальное написанное, к моему глубокому сожалению, истинная правда.