Искушение архангела Гройса - [56]
Мне снилось долго, пока он был жив, как мы с ним танцуем. Вальс. Или танго. На самом деле мы никогда с ним не танцевали, даже в голову не приходило. Ощущение уюта, счастья, тепла: ничего лучше не бывает. Еще мы вдвоем смотрели телевизор. Когда ночевали на хуторе, Гога приходил в гостиную и ложился рядом со мной, и мы смотрели хоккей, или футбол, или программу «Время». Я клала ему голову на плечо и лежала, боясь шелохнуться. Еще мы слушали Высоцкого на магнитофоне «Романтик». Тоже было здорово. Такая музыка, голос. Я могла сидеть и слушать сколько угодно, пока он не встанет и не выключит магнитофон.
Постепенно меня стали с ним отпускать совсем надолго. Он ехал в Вилейский район готовить барабанщиц для Фестиваля молодежи и студентов. Взял меня и мою собаку. И мы жили в одном гостиничном номере. Он брал меня с собой на шашлыки, чтоб я резала помидоры. Большие такие, красные, мясистые, огромные. Он мог оставить меня в гостинице (как ребенка), но брал меня с собой. И я слушала, как они поют, дурачатся. И барабанщицы, хотя им было лет по пятнадцать, казались мне взрослыми умудренными девками. Я ревновала, может быть, а может, мне льстило, что я в такой взрослой компании и готовлю для всех. Режу мясо, лук, помидоры. Как сейчас помню: чеснок, соль, петрушка. Меня уважали. Серьезно, без скидок на возраст. Наверное, я была смешной: деловой поваренок. С собачкой. Они-то пили водку, у них свои радости, а я и не понимала, зачем ее пить. Думала, что они просто такие веселые и добрые люди. Ну да… Они такие и были… Когда уходили, мочились всей компанией на костер. Даже девушки.
Еще он шабашил иногда. Они к Неде приехали вместе с Калинником и еще каким-то мужиком. Строили беседки, а лесхоз им платил. А я им есть готовила. Жили у Неды на хуторе, ругались все постоянно. Не помню почему. Мы Гогой жили внизу, рабочие наверху. У нас был такой нежный роман, немногословный. Так мы стали приезжать на хутор каждый год. Ну, в Мядель. Шли рыбачить, а Ирма (моя собака) ждала меня на берегу. И на рыбалку мы с ним ходили. Он меня будил в полпятого. Я готовила завтрак. Нет, лыч[4] он ел редко… Макароны, тушенку, шашлык, сало…
Я помню, как он испугался. Мы были в лодке посередине озера, а Неда вышла на берег и что-то кричала. Малому было лет пять. А Костя с Сашкой пилили дрова бензопилой, и Гога подумал, что с Сашей что-то случилось. Несчастный случай. И побелел весь, он был такой настоящий еврейский дедушка. Он ничего не сказал. Просто лицо стало как камень. И он жух-жух веслами… погреб… А Неда звала их обедать. И мы в тот день уже больше на рыбалку не поехали. Он так переживал… Только вечером сказал, что подумал плохое. Под парусом мы с ним плавали на остров. Туда, где был замок. Там нет ничего уже, даже фундамента, но интересно, загадочно. Китеж-град утонувший. Мы туда ездили рыбачить: Гогу мало волновали исторические сантименты.
Я его смерть не чувствую. Не ощущаю утраты, зияющей дыры. Мы перестали встречаться, но места-то эти остались, и здесь все по-прежнему. Значит, он где-то здесь. Мне, конечно, жалко, я скучаю. У нас просто пути не пересекаются. Последний раз виделись здесь, в лесничестве. Мы встретили его, когда он вернулся с рыбной ловли, нес огромную щуку на кукане. Поговорил с нами, похвастался добычей, а потом разделся и поплыл. Кролем, размашисто, сильно. Сколько ему было? Под семьдесят? Не помню. Наверное, все-таки меньше. С возрастом у него появилась смущенная такая улыбка. Будто он все понимает, но стесняется об этом сказать. Может, он и вправду понимал что-то, чего не понимают другие. Сейчас мне кажется, что он вообще видел всех людей насквозь.
В Израиль он не поехал. Почти все наши уехали. Цейтлины и тетя Мира отправились в Штаты. Мира – дочка Гени Ефимовны, ты ее знаешь… Хайка и Геня были родные сестры… Геня – это та, что была директором Белорусского театра… Что делала Хайка, не помню, а Леня работал в министерстве какой-то промышленности, считался солидным, хотя и производил впечатление амебы. Хм… А Хайка казалась чудовищем. Капризная, волевая, настырная. Боялась всего, всюду мерещились ей болезни, зараза. Мыла бананы перед едой. С мылом. Завешивала окна от солнца. У нее аллергия на все: на солнечный свет, на вино, на еду. На все. Это кушаю, это не кушаю… И правила меняются каждый день. Она картавила, смешно так говорила: мне кается это, мне кается то. В смысле «мне кажется»… Ей, например, казалось, что белье надо стирать только хозяйственным мылом. С невестками Гогиными ссорилась. Глафиру не любила, выжила ее из дома. Эльзу не любила. Она никого не любила и себя не любила, наверное. Если мучаешь всех, и сам мучаешься, да?
Еще у них была Майка, Гогина сестра. Она и ее с мужем развела. Мишка, ее бывший муж, в Детройте занимался машинами, вернулся потом в Минск. А остальные поехали в Израиль. Это было во времена настоящей эмиграции, когда ты не знал, куда ты попадешь. В Америку, Израиль, Австралию. Все эти пересыльные пункты… унижения… Гога не поехал. Он не понимал – зачем, почему. Чтобы кушать что-то особенное? Чтобы что-то особенное говорить? Он был свободным человеком, нафига свободному человеку гражданские права? Здесь рыбалка, лес. Мядель, Нарочь, Браслав.
Раньше мы воскуряли благовония в священных рощах, мирно пасли бизонов, прыгали через костры и коллективно купались голыми в зеркальных водоемах, а потом пришли цивилизаторы, крестоносцы… белые… Знакомая песенка, да? Я далек от идеализации язычества и гневного демонизма, плохо отношусь к жертвоприношениям, сниманию скальпов и отрубанию голов, но столь напористое продвижение рациональной цивилизации, которая может похвастаться чем угодно, но не глубиной мышления и бескорыстностью веры, постоянно ставит вопрос: «С кем вы, художники слова?».
Смешные, грустные, лиричные рассказы Вадима Месяца, продолжающие традиции Сергея Довлатова, – о бесконечном празднике жизни, который начался в семидесятые в Сибири, продолжился в перестроечной Москве и перешел в приключения на Диком Западе, о счастье, которое всегда с тобой, об одиночестве, которое можно скрыть, улыбнувшись.
Автор «Ветра с конфетной фабрики» и «Часа приземления птиц» представляет свой новый роман, посвященный нынешним русским на Американском континенте. Любовная история бывшей фотомодели и стареющего модного фотографа вовлекает в себя судьбы «бандитского» поколения эмиграции, растворяется в нем на просторах Дикого Запада и почти библейских воспоминаниях о Сибири начала века. Зыбкие сны о России и подростковая любовь к Америке стали для этих людей привычкой: собственные капризы им интересней. Влюбленные не воспринимают жизнь всерьез лишь потому, что жизнь все еще воспринимает всерьез их самих.
«Вечный изгнанник», «самый знаменитый тунеядец», «поэт без пьедестала» — за 25 лет после смерти Бродского о нем и его творчестве сказано так много, что и добавить нечего. И вот — появление такой «тарантиновской» книжки, написанной автором следующего поколения. Новая книга Вадима Месяца «Дядя Джо. Роман с Бродским» раскрывает неизвестные страницы из жизни Нобелевского лауреата, намекает на то, что реальность могла быть совершенно иной. Несмотря на авантюрность и даже фантастичность сюжета, роман — автобиографичен.
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.