Искушение архангела Гройса - [53]

Гарри дослушал передачу про гравитацию до конца и только тогда вышел из машины на поиски хуторянина. Мы стояли посередине пересеченной местности с разбросанными строениями на склонах. Внизу за тростниковыми зарослями призывно блестели недвижные воды озера Струсто с большим зеленым островом прямо по курсу.

Ваня оказался строителем. Сначала здесь был хутор его отца, теперь он отстроил что-то вроде гостиничного комплекса домов на пять, купил несколько лодок для постояльцев, скосил траву у мостков для входа в воду, оборудовал футбольное поле с хорошей лужайкой. Он и сейчас возвращался с футбольного матча, проходившего где-то в городе.

– Продули 4:0 нах, – сказал он, виновато улыбаясь. – Что поделаешь: любители нах… У Постав – тренер, спонсоры, форма. Куда мы против них, нах?

Ваня молниеносно вошел в доверие. Если бы он чувствовал себя победителем, это удалось бы ему хуже. Впрочем, зачем ему наше доверие?

– Бульбой накормишь? – начал Гарри с самого главного. – Баню истопишь? Чтобы по всем законам гостеприимства…

– Идите, – улыбнулся Иван, – Танька обед приготовила.

Он отвел нас в свой дом, стоящий на горе над озером, познакомил с женой и дочерями. Те смотрели на нас недоверчиво, но самогону предложили. Гарри бойко принялся за дело и за полчаса пришел в полный угар. Раскраснелся, вспотел, перешел на многозначительные подмигивания и пофыркивания. На ногах стоял, впрочем, ровно, агрессивных действий не предпринимал. Сходил к Ивану в сарай, о чем-то шушукался. Вернулся оттуда с парой лопат. Наконец мы похвалили Татьяну за борщ и селедку с картошкой, договорились о вечерней встрече и выдвинулись на дело.

– А че ты делаешь-то? – спросил я у Граубермана агрессивно. – Я тебе извозчик, что ли? Таксист? Сейчас за руль посажу… Что за разврат? Алкоголь размягчает душу и мозг. Лишает здравого смысла и ориентации в пространстве.

– А я не умею водить машину, – ответил он надменно. – Даже на велосипеде не умею, даже на самокате… У меня такая религия… Потомственный пешеход…

Мы ехали долго, но он часто чмокал секретными бутыльками. Мне было не до Гарри. На подъезде к местечку Друя нас остановили пограничники. Я вспомнил, что мы должны были купить пропуск в сберкассе. Не обратили внимания и на желтый транспарант. Здравствуй, погранзона! У нас в Лынтупах такая же ситуация: специальный режим перехода для местных жителей. После шести вечера границу охраняет конь. На привязи. Без шуток. Просто нет никого. Нас там никогда не останавливали, хотя на местный спиртзавод ездить приходилось неоднократно.

Я объяснил это лейтенанту в зеленой фуражке, попросил войти в наше положение. Он не производил впечатления упертого человека, но тут инициативу перехватил Гарри. Он достал саперную лопатку с заднего сиденья и заголосил:

– Я еврей, не видите, что ли?! Еду повидаться с дедушкой!

Друя (бывший Сапежин) славилась древним еврейским кладбищем, которому насчитывалось лет триста, если не больше. Недавно оно было восстановлено бывшими жителями Друи, нынешними американцами и израильтянами. Выходка Гарри смахивала на готовящийся акт вандализма. Нам тут же предложили проехать в участок для выяснения личностей.

Мы такого оборота событий не ожидали, но понимали, что часа через два они с нами разберутся и отпустят. Проступок наш был несерьезным. Однако все прошло по иному сценарию. Погранцы подвезли нас к зданию местной ментовки, передали из рук в руки с соответствующими пояснениями. Даже о штрафе речь пока не заходила. Они хотели осмотреть машину, выяснить наши имена и цель пребывания. Вскоре мы сидели перед усталым сержантом милиции, заносившим в протокол наши фамилии и адреса. Гарри протрезвел, лишь цвет лица выдавал его недавнее возлияние.

– На кладбище к дедушке? – переспрашивал сержант с сомнением. – А вы можете доказать родственную связь?

Гарри в ответ писал на листке бумаги несколько огромных букв на иврите, уверяя, что это имя его пращура.

– Мы что, не можем сходить на кладбище? Это запрещено? Там свободный вход? Или по билетам? Что вы делаете? Отпустите нас сейчас же. Отпустите и извинитесь.

Сержант пожимал плечами, понимая, что пробить нас по базе данных он обязан. Пограничники уехали, им до нас дела не было. Ментам было скучно. О трагической истории местной еврейской общины в милиции знали. Подтянутые, серьезные, вежливые – с ними было приятно иметь дело. К несчастью, одному из них пришло в голову осмотреть содержимое рюкзака Граубермана. Мы услышали душераздирающий крик из соседней комнаты, увидели двух рядовых милиционеров, выбегающих с перекошенными от ужаса лицами. Пена выступила у них на губах, глаза слезились, на лбу поблескивала холодная испарина. Сержант схватился за кобуру и вбежал в кабинет, где на столе все еще лежал камень, привезенный нами из Нарочи. Черный булыжник почти правильной круглой формы, напоминающий огромный кусок железной руды, был прикрыт целлофановым пакетом. Сержант подошел к валуну, опасливо и недоуменно принюхиваясь: нет, это не бомба. Под целлофаном он обнаружил барельеф, похожий на те, что он видел на надгробиях еврейского кладбища. Некоторое время милиционер стоял, всматриваясь в фигуры орнамента, не в силах понять, что именно заставляет его смотреть на них и погружаться в их хитросплетения, – и, наконец, рухнул замертво.