Искупление - [33]

Он молился над прахом самого близкого из сотоварищей - Дмитрия Минина. Это он, Митя Минин, полный веселья и легкий сердцем, выступил по велению великого князя навстречу Ольгерду с малым сторожевым полном. Он был порублен со всеми вместе, не побежал от реки Троены - защищал Москву...

Дмитрий не мог объяснить, почему он молился сегодня не над прахом предков своих, а над ним, Дмитрием Мининым... Быть может, потому, что это самая свежая могила из всех дорогих ему могил, которые выросли на Руси за три последних года.

8

Колокольный звон к обедне совет боярский будто мимо ушей пропустил никто не поднялся с лавок, лишь один митрополит, чин свой блюдя, ушел в церковь Успенья. Он с утра был возбужден: слухи прошли, что идет сквозь леса игумен Радонежской обители - Сергий. Ждал его митрополит, не по чину волновался: удостоит ли ныне отец Сергий зайти в кремлевские храмы...

А сиденье продолжалось. Вот и обеду время приспело, и чашник Поленин легкой тенью заплывал в палату, кланялся великому князю и доводил с укором, что еда истомилась на малом огне. Ему и в другой раз сказано было: помедлить надобно - не до щей ныне...

- Сарыхожа письма ханского не кажет? Не кажет! А по сему ответствуйте мне: что задумано там у их? - кипел Иван Минин, такой же горячий и прямой, как его покойный младший брат. Его поддерживал Монастырев, сегодня и ему было не до смеха:

- Потому и не кажет, что велико зло держит хан с послом своим, а того больше - с Мамаем супротив нашего князя и земли русской!

- Вот и хрен-то! - причмокнул щуплый, сутулый Федор Кошка, которому не раз попадало за "гневны речи" от митрополита.

- Замышлено, замышлено! - поддакнул Лев Морозов.

- Пытать огнем посла! - выкрикнул Кочевин-Оле-шинский, потом поцапал бороду и голову двумя руками - волосы в сторону, бороду - в другую. Чудная привычка...

На это предложение поднялась вся палата в едином супротивном гуле:

- Не повелось так-то на Руси!

- Преобидим Орду!

- А оне нашего брата-христианина? А? - Уймитесь!

- На огне изречет истину!

- То набегом великим пахнет!

- Вот и хрен-то!

- Уймитеся!

Это унимал не великий князь, унимал Серпуховской. Все ждали, что скажет он. Ведь если погибнет в Орде великий князь, ему, Владимиру Андреевичу, заступать на престол. Тут как ни крути, а выгода ему была, и все это понимали, ждали слова Серпуховского. Занятно было еще и оттого, что он вот уж который час молчал, будто из кустов наблюдал за всем, что творится в ответной палате, будто выжидал чего, нервно подергивая свои прямые и белесые, как у кота, усы. Утих шум в палате, а он, успокоив бояр, опять присмирел и как сидел, прямой, высоченный, как истекал потом в жаре несусветной, не шевелясь и не стеная, так и остался сидеть, пока сам великий князь не подвигнул его на слово прилюдное:

- Премноги речи льют ныне бояре наши, а почто ты умолчал о помыслах своих, брате?

Только тут встрепенулся Серпуховской, оглядел всех до единого, потом отыскал взглядом Боброка и долго, молча, как-то рассеянно смотрел в его глаза, будто зацепившись за тяжелый, истинно колдовской взгляд этого бывалого воеводы. Оторвавшись наконец от этого взгляда или от дум своих, Серпуховской вскинул голову и тут же низко опустил ее, скрывая печальную улыбку.

- Видит бог, княже, и вы, бояре наши, не ведаю стези иной для великого князя, для тебя, Дмитрий Иванович, как оставаться на Москве, в неприступных для ворога стенах Кремля! Таково слово мое...

По-за дальним оконцем палаты пролетала пчела, и всем слышна была божья мошка - так тихо стало во палате ответной. Был еще слабый шорох - то гладил колени Дмитрий Боброк. Серпуховской сам, видать, не ожидал, что от слов его так притихнет совет, и заговорил дальше окрепшим голосом, без улыбки:

- Стены неприступны. Отсиделись от Ольгерда, отсидимся и от Орды. Ныне Русь не та, что прежде, и сила...

- Увы, брате, вся Русь нам неподвластна! - перебил его Дмитрий, не подымая глаз от пола. Он будто скрывал в лице что-то важное, нужное только ему.

- Я про Москву говорю, княже. Она не одинока ныне! И брань случись, един ли стяг московский воспле-щется над русским воинством? Сколь много городов... - Тут Серпуховской приостановился, как бы устыдясь словесного разгона своего, но остановка далась ему трудно, и он выпалил то, что томило его все эти часы:

- Не езди, Митя, в Орду! - И чинно добавил, покраснев нежданно: - Не езди, княже, молим тя!

- Не езди!

- Молим тя!

- Мы обороним тя, княже! - обвалилось со всех сторон, но тотчас все и умолкло: Дмитрий нахмурился, тряхнул было темной скобкой своей, но Боброк пророкотал низким голосом:

- Подумай, княже! Совет не впусте речет: не езди... В голосе Боброка послышалось Дмитрию как бы ожидание ответа на вопрос, еще никем не решенный - ни советом, ни Боброком, так и не сказавшим свое слово. Даже больше, Дмитрию слышалось в голосе Бобро-ка-Волынского желание знать, каков ныне его бывший ученик - юный князь, коего он, Боброк, учил вместе с Дмитрием Мининым скакать на коне, держать меч, ведать повадки разных врагов - татар, литвы, немцев... Дмитрий узнал это по голосу, по взгляду, которым окатил Боброк великого князя. Показалось теперь, что иные из бояр - ближний воевода Тимофей-окольничий, еще вон сидит, дергает пораненной шеей Федор Свиб-лов, словно не согласен с криками, что тут гремели, - также ждут чего-то еще, что встанет за ответом князя.