Искры - [2]

Наконец лобогрейка поровнялась с низенькой, крытой соломой хатой. Яшке стало жарко. Он готов был спрыгнуть с кучерского сиденья и убежать от стыда, но позади с вилами сидел отец.

Возле хаты под старой акацией стояли Оксана и Настя Дороховы. Высокая, стройная, в белоснежном городском платье, Оксана с веселым любопытством смотрела на толпу и, смеясь, что-то говорила Насте. Но вот вдруг глаза ее широко раскрылись и удивленно уставились на Яшку.

Яшка едва заметно поклонился ей, виновато вздернул плечами, как бы говоря: «Что ж делать? Он отец, волей-неволей будешь сидеть», — и заторопил лошадей.

Лобогрейка убыстрила ход, и коса завизжала еще пронзительней.

Нефед Мироныч сказал Яшке, чтобы он держал ровнее шаг лошадей, но тот был занят своими мыслями и не слышал.

— Позакладало? Ворона не попускай! — густым басом крикнул Нефед Мироныч.

Яшка оглянулся по сторонам, кивком головы позвал работника Семку и, остановив лошадей и передав ему вожжи, сказал удивленно выпучившему глаза Нефеду Миронычу:

— Пробуйте сами, а мне нечего маячить тут, как дурню на майдане!

Сказал он это вызывающе, при всех, но Нефед Мироныч сделал вид, что ничего не случилось.

Яшка поправил картуз, белый шелковый пояс и, глянув, не запылились ли новые хромовые сапоги, направился домой.

Атаман заметил смущение Яшки. Немного поотстав, он блудливо оглянул тонкую, гибкую фигуру Оксаны, задержал взгляд на румяном от солнца лице ее, и рука его сама собой коснулась сперва одного, а затем другого толстого рыжеватого уса. «И черт-те как Марья плодит их таких, скажи! Картина, и еще лучше!» — подумал он и важно зашагал по пыльной дороге, откинув одну руку на поясницу, а другую заложив за полу сюртука.

В это время из толпы вышла высокая и статная, уже начавшая полнеть Марья Дорохова. Пропустив мимо себя людской поток, она взяла стеблину бурьяна, внимательно осмотрела срез — на нем, искрясь, дрожала слезинка.

— Смотрим? — спросил, подходя к ней, Калина и с гордостью за свой хутор, как бы подчеркивая, что сегодняшнее событие именно потому и случилось, что атаманствует он, Василь Семеныч Калина, продолжал: — Видала, какие дела на свете делаются? По всей округе нету такой машины, а в моем хуторе есть!

— Чего и говорить! Еще выше полез теперь Нефадей, — задумчиво проговорила Дорохова, и в голосе ее Калине послышалась грусть.

Искоса глянув по сторонам, он наклонился к ее лицу и шепнул, кивнув на лобогрейку:

— А небось, и ты б непрочь завести такую?

Марья высокомерно оглядела его с ног до головы, немного помедлила:

— Непрочь. Еще об чем думаешь?

Калина кашлянул, прикоснулся к усам и перевел разговор на Оксану.

— Дочкой твоей любовался тут, что из Черкасска. И черт-те, как они все у тебя выходят такие?

— A y тебя не выходят? Значит, неспособный, — отрезала Марья и пошла по улице.

Калина посмотрел ей вслед, покачал головой:

— Норовистая, идолова баба! На козе не подъедешь.

На дороге группками стояли казаки и мужики, спорили о достоинствах машины-косаря, предсказывали новое богатство Загорулькиным.

А по улице — точно гурт скотины прогнали — туманом плыла серая горячая пыль.

2

Оксана смотрела на Яшку и думала: «Самолюбивый парень. И красивый, но дикий какой-то. Даже не подошел, не поздоровался». А вслух сказала:

— Яков Загорулькин совсем не такой, как другие ваши хуторские парни.

— Да куда уж! Всем вышел парень, только гордец — страсть! А тебе такой нравится? — не без лукавства спросила Настя.

Оксана сделала пренебрежительную гримасу, а Настя звонко рассмеялась.

Вернувшись во двор, Настя закрыла дверь хаты на крючок, и сестры пошли на речку купаться.

Этим летом Оксана приехала в хутор во второй раз. Давно-давно, когда ей было всего два года, по бедности Игнат Сысоич Дорохов отдал ее на воспитание управляющему имением новочеркасского помещика Владимиру Владимировичу Задонскову. Жил тогда Игнат Сысоич в чужой землянке, чеботарил и работал больше на чужих загонах, так как сам сеял на арендованной земле только три десятины, а детей было — Леон да три дочки. Марья плакала, ей было жалко отдавать дочку чужим людям, но бездетный вдовец Владимир Владимирович, часто проезжая через хутор, убедил ее в том, что Аксюта будет только благодарна матери, обещал дать ей образование, вывести ее в люди, и Марья согласилась.

Задонсков выполнил свое обещание. Оксана жила в Новочеркасске беззаботной, обеспеченной жизнью, и ей оставалось учиться еще только год, чтобы окончить гимназию.

Марья и Игнат Сысоич приезжали к ней под видом крестных. И Оксана долго не могла понять: как случилось, что у нее, рожденной в богатой, интеллигентной семье, оказались крестными эти простые хуторские люди, которые даже говорить правильно не умеют? Постепенно она пришла к убеждению, что здесь кроется какая-то тайна. С годами Оксана все больше привязывалась к своим «крестным» и не раз вызывала горькие слезы у Марьи.

Прошлой весной Задонсков умер. Оксана случайно нашла его дневник, и ей раскрылась тайна ее происхождения. Потом она узнала, что у нее есть брат, сестры. И с этой поры все вдруг изменилось. Оксана почувствовала себя в городе чужой, ей стало казаться, что все знают теперь о ее происхождении и общаются с ней только потому, что воспитательница ее — сестра Задонскова Ульяна Владимировна — близкая родственница помощника наказного атамана. Оксану потянуло к родным. Прошлый год, накупив гостинцев, она впервые за пятнадцать лет поехала в хутор. Но жизнь родных вызвала в ней тягостные чувства.